самиздат), так что опека не была лишней. Институт, как и школу, окончил с отличием, но, когда встал вопрос об аспирантуре, мне припомнили, что я отказался вступать в партию. «Нам нужны коммунисты- геологи, а не геологи-коммунисты!» До сих пор не могу понять эту фразу. Поскольку за меня вступилась Академия наук, меня все же взяли в престижную академическую аспирантуру. Но и там я вел себя не так, как надо: отказывался от зарубежных поездок, перестал заниматься комсомольской работой, хотя из карьеристских соображений именно там, казалось бы, и нужно было ею заниматься, да вдобавок… создал театр. Вокруг театра образовался круг политиков, политологов, социологов, экономистов — та среда, в которой родилась идея о создании «Экспериментального творческого центра».
«ВМ»: …и вы попали в эпицентр большой политики?
С.К.: Начиная с 1988 года, с событий в Карабахе, был запущен процесс развала государства. Если бы речь шла только о смене социально-политического строя, то при всем неоднозначном отношении к этому бороться со сменой общественно-политического строя у нас не было никакого желания. Но вопрос стоял о государстве. Зная работы ряда западных аналитиков, мы понимали, как именно будет разрушаться страна, какие возникнут геополитические проблемы. И мы начали об этом говорить власти. Власть внимательно выслушивала и… не реагировала.
Нам отвечали, что все будет хорошо. Тогда мы в самый острый момент съездили в Баку и, проведя анализ, дали свой прогноз по 30 позициям: по месяцам расписали события на два года вперед. Наше попадание по всем 30 позициям составило сто процентов. Это не только удивило, но и напугало власть: так много понимают, знают, видят! И тем не менее необходимой реакции не было. Я попытался опубликовать несколько статей в левой прессе — статьи рассыпались и блокировались: все разговоры о развале России считались шовинизмом, тогда статьи начали печатать правые, или патриотические издания, что окончательно дало повод левым назвать меня чуть ли не русским фашистом.
Потом вышла книга «Постперестройка». Говорят, она оказалась на столе Крючкова. Она оказалась на всех столах. Это был политический прогноз с предложением путей выхода. В это время наметилась возможность создания внутри демократического лагеря государственной ориентации, но это кого-то очень сильно напугало. Начались нападки, дискредитация, жалко-наивные статьи, кажущиеся их авторам хлесткими, но авторы так ничего и не сказали по существу, и не могли сказать. А я относился спокойно, знал, что суждено пройти и через это. Обидно было лишь то, что нападки шли из лагеря, с которым я долгие годы был соединен. И тревожно. Поскольку люди не умеют, оказывается, отличать, где удар кулаком, а где рука помощи.
Вопреки всякой логике нас пытались пристегнуть к «путчу». Утопическая затея. Мы всегда были против возвратных методик, против грубо-насильственных акций. Я сторонник жестких мер и, придя (упаси Бог!) к власти, с них бы и начал. Но это не имеет ничего общего с грубым, бессмысленным насилием. В иерархии власти власть силы должна занимать последнее место. Власть концепций, власть информации, власть культурного кода, власть массовой социальной базы поддержки, власть идеи и, наконец, — власть силы. Формы силовой борьбы можно включить, только подводя итоговую черту, существует огромный объем вещей, не имеющих к этому никакого отношения. Именно они составляют предмет моих исследований. Понимая, что наилучший путь для нашей страны — «китайский», мы искренне хотели помочь КПСС (и всем государственным силам), научить их сражаться в том политико-информационном пространстве, которое навязано, научить «воевать», не прибегая к «власти танков». Мы предупреждали о том, что необходимы настоящие газеты. Ведь у государственных сил вообще не было серьезных газет, способных конкурировать с «Коммерсантом» или «Московскими новостями». Мы говорили о концепциях, об интеллектуальных схватках, о новом поле идей — и, таким образом, раздражали демократов тем, что, будь все это сделано, не было бы ни «путча», ни ореола победы, ни монополии на интеллект.
«ВМ»: И все же почему вместо того, что предлагалось, был выбран вариант путча?
С.К.: Путч оказался последним и очень слабым слагаемым, брошенным на чашу весов. Естественно, эти люди проиграли. Некоторых из них я знал и думаю, что их поведение было продиктовано отчаянием: очень уж много плохого происходило в стране. Я не считаю их бандитами, кровопийцами, корыстолюбцами. Было другое — остатки чувства государственной ответственности и в то же время полная дезориентация в происходящем, неспособность действовать другими способами, неспособность переступить черту старого, бюрократического, олигархического сознания. Сейчас говорить о путче — это примерно то же самое, что рассуждать о событиях 1812 года. Гораздо важнее сейчас выделить в пределах среднего слоя (не олигархии, а того слоя, который с ней борется) государственную компоненту, которая мыслит не категориями борьбы, а категориями созидания. Когда меня стали, так сказать, приклеивать к путчу, основным мотивом был мотив, знакомый по предыдущей, допутчевой кампании: тогда боялись, что к моим советам прислушается Горбачев, сейчас — явное нежелание, чтобы прислушался Ельцин. А вдруг он возьмет и прислушается? Если вы прочтете внимательно «разгромные» статьи, то увидите, что эта пугающая перспектива истерично проглядывает в них красной нитью. Но у меня нет желания ни к кому «пристегиваться». Вокруг меня есть группа людей, очевидно вставших на мою сторону. Но поскольку ситуация критическая, я на месте руководства не пренебрегал бы советами и рекомендациями, без которых можно очень глубоко провалиться.
«ВМ»: Как вы оцениваете роль молодежи в революционных процессах?
С.К.: Это видно хотя бы по изменяющемуся отношению молодежи к тому же Дзержинскому, на постаменте которого уже после обрушения памятника двадцатилетние ребята написали: «Феликс, прости, что не уберегли». Идет переосмысление революционных процессов, переосмысление «красных героев». Я согласен с Игорем Шафаревичем в том, что сразу после «путча» молодежь имела один тезис — «мочить козлов!». Молодежь встала не на защиту Ельцина, а против «козлов», против олигархии. Молодые хороши тем, что не тоскуют, не прячут головы под подушки, они считают, что все круто, и хорошо, что круто. И это нормальная точка зрения, гораздо более здоровая, чем тоска наших русофилов, улегшихся на дно, как подводные лодки, и подающих оттуда сигналы «СОС!».
Революция вообще страшная штука, но раз она началась, надо действовать по ее логике. И настроенная революционно молодежь будет играть решающую роль. Что касается ее собственной точки зрения на происходящие процессы, то мне кажется, очень многое выразили Гребенщиков и Цой. Вспомните песню Гребенщикова «Комиссар»: «Комиссар, я знаю, ты слышишь меня… ни к чему давать повод к войне. Ты же знаешь, как они любят стрелять и повиноваться трубе… Комиссар, просто нам изначально дан выбор: история или любовь… Комиссар, это небо уже начинает светиться…» С позиции культурного противостояния, это, на мой взгляд, жесткая полемика с шестидесятниками, с тем же Окуджавой, который сначала пел отрубе, зовущей романтиков в бой, а потом сам же все это предал. У Гребенщикова гораздо более глубокая позиция, философская, претендующая на некий мистический смысл.
Цой говорит проще, внятнее: «Дальше действовать будем мы!» Сочетание философской глубины и социальной активности определяет для меня поле надежд, но отнюдь не разочарований. Моя задача в том, чтобы помогать формированию интеллектуальной молодежи, государственно ориентированной в поле традиционных ценностей; это вопрос будущего. Реальность пока такова, что социально активна именно молодежь. У нас была страна комсомольцев, стала страна брокеров, от этого мы ничего не выиграли и не проиграли.
«ВМ»: Вы знали людей из ГКЧП. Весьма показательно, что после волны самоубийств пресса, перебирая возможные причины и называя, в частности, страх, боязнь раскрытия каких-то тайн, полностью исключает идейные мотивы.
С.К.: Я знал Павлова. Очень отдаленно — Шенина. Те, кого я знал, были, в общем, нормальные люди, но очень зависимые от Горбачева, очень быстро им сломленные. Он их подбирал, это его команда, и не надо ему было так быстро открещиваться, тут он делает огромную ошибку. Нормальные мужики, со своими нравственными ограничителями, со своим понятием государственности, но, конечно, очень локальные в том, что касается стратегии, новых идей XXI века. Идейные мотивы самоубийств? Кто знает? В любом случае это — смерть, а перед смертью снимают шляпу. Каждый человек, совершивший такой поступок, перешагивает через что-то, что в нас есть от животного, — страх переступить последний барьер бытия. Человек, сделавший это — незауряден.
«ВМ»: Если бы человек или группа людей, обладающие сейчас реальной властью, проявили интерес к вашим предложениям, что бы вы предложили в первую очередь?
