Крайняя нужда в хорошей лаборатории составляла предмет постоянных дум Пьера Кюри; когда в 1903 году, принимая во внимание его известность, его патроны сочли себя обязанными настаивать, чтобы он принял орден Почетного легиона, он отказался от этого отличия, оставаясь верным своим убеждениям (изложенным в предыдущей главе); письмо, написанное по этому поводу директору об отказе от академических отличий, внушает то же чувство, как и цитированное выше:
«Прошу Вас, будьте любезны передать господину министру и осведомить его, что не имею никакой нужды в ордене, но весьма нуждаюсь в лаборатории».
Назначенный профессором в Сорбонну, Пьер Кюри должен был готовиться к новому курсу. Кафедра была учреждена для него и с очень широкой программой, поэтому у него была полная свобода в выборе материала для курса. Пьер Кюри воспользовался этим, чтобы возвратиться к дорогой для него теме, и посвятил часть лекций законам симметрии, изучению векториальных полей и тензоров и приложению этих понятий к физике кристаллов. Он имел намерение дополнить эти лекции и сделать из них курс физики кристаллов; это было бы тем более полезно, что эти вопросы мало известны во Франции. Темой других лекций служила радиоактивность, открытия, сделанные в этой новой области, и переворот в науке под влиянием этих открытий.
Занятый подготовкой к курсу и часто больной, Пьер Кюри продолжал тем не менее работать в лаборатории, организация которой постепенно налаживалась. Имея больше места, он мог принять к себе нескольких студентов. В сотрудничестве с А. Лабордом он исследовал радиоактивность минеральных вод и газов, выделяемых источниками; это была его последняя печатная работа.
Его умственные способности достигли тогда полного расцвета: можно было удивляться уверенности и точности его рассуждений о физических теориях, его ясному пониманию основных принципов и глубокому чутью явлений, инстинктивному, но усовершенствованному в течение всей жизни, посвященной исследованию и размышлению. Его экспериментальная ловкость, которая поражала уже в первых работах, еще больше развилась от практики. Он испытывал удовольствие художника, создав изящный прибор. Ему нравилось придумывать и строить новые приборы; я иногда говорила ему шутя, что он не мог бы быть счастлив, не сделав по крайней мере два раза в год подобной попытки. Его естественная любознательность и живость воображения побуждали его интересоваться различными предметами; он мог с поразительной легкостью менять тему исследования.
Он очень заботился о научной добросовестности и правильности своих печатных трудов. Прекрасные по форме изложения, они изобличали критический ум, направленный на свои же работы, и желание не утверждать ничего, что казалось ему не вполне ясным. Вот его мысли по этому поводу:
«При изучении неизвестных явлений можно строить очень общие гипотезы и продвигаться шаг за шагом с помощью опыта. Это методическое и прочное продвижение по необходимости медленно. Кроме того, можно прибегать к смелым гипотезам, определяющим механизм явлений; последний способ подсказывает некоторые опыты и облегчает рассуждение, делая его менее абстрактным путем применения образа. Но, с другой стороны, нельзя мечтать о подобной сложной теории, согласной с опытом. Слишком конкретные гипотезы почти наверно заключают в себе долю ошибки наряду с долей истины. Эта последняя доля, если она существует, составляет лишь часть более общего предположения, к которому придется когда-либо вернуться».
Итак, хотя он не колебался делать гипотезы, но не допускал их преждевременного напечатания. Он не мог освоиться с ходом работы, требовавшим спешного печатания, и чувствовал себя счастливее в области, где спокойно работали немногие исследователи. Такие соображения заставили его оставить на время исследования радиоактивности и возобновить прерванное изучение физики кристаллов; он думал также об изучении различных теоретических вопросов.
Педагогическая деятельность, в которой он стремился к совершенству, очень интересовала его и внушала мысли об общем направлении образования и о методах преподавания, в основу которых он хотел положить близкое знакомство с опытом и природой. С самого основания Ассоциации профессоров факультета он мечтал об одобрении его взглядов и о проведении постановления, чтобы преподаванию естественных наук было придано доминирующее значение в гимназиях для мальчиков и девочек. «Но, — говорил он, — такое предложение никогда не будет иметь успеха».
Этот последний, столь плодотворный период его жизни должен был, увы, вскоре закончиться. Его прекрасная ученая карьера резко оборвалась в тот самый момент, когда он мог надеяться, что последующие годы работы будут менее тяжелы, чем предшествовавшие.
В 1906 году, больной и усталый, он провел пасхальные дни в долине Шеврез со мной и нашими детьми. Это были два чудных солнечных дня, и усталость Пьера Кюри была не так тяжела для него среди благодетельного покоя с дорогими существами; он забавлялся на лугу со своими маленькими девочками и беседовал со мной об их настоящем и будущем.
Он вернулся в Париж, чтобы принять участие в собрании и обеде в Физическом обществе. Сидя рядом с Анри Пуанкаре, он вел с ним долгую беседу о методах преподавания. Когда мы возвращались пешком домой, он продолжал развивать свои идеи о том, каково должно быть, по его представлению, образование, счастливый сознанием, что я разделяю его чувство.
На следующий день, 19 апреля 1906 года, он был на собрании Ассоциации профессоров факультета естествознания и беседовал с ними о задачах, которые могла себе поставить ассоциация. Выйдя из собрания и переходя улицу Дофины, он попал под колесо телеги. Полученная им рана в голову оказалась смертельной; так были разбиты надежды, возлагавшиеся на этого удивительного человека. В его рабочем кабинете, куда он уже не вернулся, были еще свежи водяные лютики, привезенные им из деревни.
Глава VII
Я не буду пытаться описать горе семьи, оставленной Пьером Кюри. Из всей этой книги можно понять, чем он был для отца, брата и жены. Он был также преданным и нежным отцом для своих детей, однако дочери были в то время еще слишком малы для того, чтобы понять обрушившееся на нас несчастье. Их дедушка и я, сплотившись в нашем общем горе, сделали все, что могли, чтобы их детство не было слишком омрачено.
Известие о катастрофе произвело ужасное впечатление в ученом мире как во Франции, так и за границей. Ректор университета и профессора выразили свое соболезнование в ряде писем, полных симпатии. Иностранные ученые точно так же прислали много писем и телеграмм. Не менее сильное впечатление неожиданная кончина произвела и на публику, у которой Пьер Кюри, несмотря на свой замкнутый образ жизни, пользовался большой популярностью. Это выразилось в многочисленных письмах от частных лиц, и притом не только от таких, с которыми нам приходилось встречаться, но и от совершенно незнакомых. Одновременно в периодической печати появились соболезнующие статьи, поражавшие своей искренностью. Выразили свое участие и французское правительство и некоторые выдающиеся иностранные государственные деятели. Погасла слава Франции, и все понимали, что это был национальный траур[15].
Верные памяти покинувшего нас, мы хотели скромного погребения в фамильном склепе на маленьком кладбище в Со. Не было ни официальной церемонии, ни речей, и лишь друзья провожали его до последнего жилища. Думая о том, кого не было уже больше в живых, его брат Жак сказал мне: «У него были все достоинства, не было подобного ему человека».
Чтобы обеспечить продолжение начатого дела, физико-математический факультет оказал мне большую честь, предложив занять кафедру мужа. Я взяла на себя это тяжелое наследство в надежде создать когда-либо в его память достойную его лабораторию, которой он сам никогда не имел, но которая помогла бы другим развить его идеи. Теперь эта надежда отчасти осуществилась, когда благодаря совместной инициативе университета и Пастеровского института учрежден Институт радия, состоящий из двух лабораторий — Кюри и Пастера, предназначенных для физико-химического и биологического изучения
