Боливар направил конгрессу послание, в котором отказывался от поста президента и просил установить сильную исполнительную власть.
«Стране нужен новый президент, — писал Боливар. — Народ желает знать, перестану ли я когда- либо править им. Американские государства смотрят на меня с некоторым недоверием, что может вызвать новые беды, подобные войне с Перу. Располагайте же должностью президента республики, которую отдаю в ваши руки с сегодняшнего дня. Я всего лишь вооруженный гражданин, готовый защищать родину и подчиняться правительству. К стыду моему, я должен признаться, что независимость — единственное достижение, которого мы добились за счет всех остальных благ».
Анархия в стране разгоралась все с большей силой. Усиливались волнения в войсках, Боливар сменил свой кабинет, состоявший из сторонников монархии, и назначил на министерские посты только новогранадцев. Но это не успокоило его противников. Враждебная Освободителю печать продолжала требовать его изгнания и возвращения к власти Сантандера. Не было такой грязной клеветы и обвинения в адрес Боливара, которые не появлялись бы ежедневно на страницах боготанских газет. «Боливар не выиграл ни одного сражения», «Боливар ни разу не был под пулями», «Боливар во время сражения при Бояке мирно завтракал в Тунхе», «Боливар дезертировал из Венесуэлы», «Боливара выгнали из Перу», «Боливар из зависти к славе Пиара убил его», «Объявив войну насмерть, Боливар подтвердил только свою кровожадность», «Освободить Колумбию от Освободителя!» — таковы были заголовки статей, авторы которых действовали безнаказанно, ибо «кровожадный диктатор» уважал свободу печати.
Но если враги Боливара в Боготе не стеснялись поливать его грязью, то легко вообразить, как действовали его противники в Каракасе. Здесь нападки на Боливара достигли предела. Венесуэльский конгресс по наущению Паэса, всего год тому назад клявшегося в верности Боливару, теперь объявил Освободителя «предателем родины, честолюбцем, губителем свободы» и изгнал его навсегда из страны.
Казалось, что большинство нового конгресса, собравшегося в Боготе, — сторонники Боливара. Председателем конгресса был избран Сукре. Хотя было ясно, что Боливар по состоянию здоровья, которое с каждым днем заметно ухудшалось, и ввиду враждебного отношения большинства населения должен расстаться с властью, конгресс не принимал его отставку, но и не подтверждал его в должности президента. Боливар ушел в отпуск, назначив временным президентом колумбийца Доминго Кайседо. Только тогда конгресс принял его отставку и избрал президентом республики враждебного Боливару генерала Хоакина Москеру. Сантандер победил его в Боготе, Паэс — в Каракасе. Боливару не оставалось ничего другого, как сложить свои вещи и покинуть Боготу. Куда? Он и сам хорошо не знал. Может быть, на Ямайку или в Англию, а может быть, еще подальше. Власти Кито приглашали его поселиться в Эквадоре, правительстсо Боливии предложило ему пост посла при Ватикане. Жалкое утешение!
8 мая 1830 Боливар простился с Мануэлитой, которую он уговорил не сопровождать его («Ты молода, а я уже развалина. Ты будешь меня стеснять, если поедешь со мной»), и вместе с несколькими верными друзьями отбыл по направлению к Картахене.
В те дни на улицах Боготы часто видели одного сумасшедшего, воображавшего себя генералом. Мальчишки его дразнили: «Лонганиса! Лонганиса»[25]. Эту презрительную кличку бросали прохожие вслед Боливару, когда он покидал утром 8 мая столицу основанного им государства, чтобы больше никогда в нее не возвратиться.
16 мая Боливар достиг берегов Магдалены, где пересел на судно и двинулся вниз по реке к Атлантическому океану. Судно медленно несло его вдоль Барранки, Момпокса, Банко, Тенерифе и других памятных ему по «славной кампании» селений. С тех пор прошло шестнадцать лет. Что же стало с ним за эти годы? Дело независимости победило, а он, Освободитель, больной и покинутый всеми, должен искать пристанища на чужбине; соотечественники грызутся друг с другом, точно людоеды. Быть может, философы ошибались и свобода является химерой? Быть может, он ошибался, веря в народ и своих генералов? Или это рок, судьба, невезение? Где-то в глубине души все еще теплилась надежда, что враги одумаются, что произойдет перемена в настроениях народа, что его вновь призовут править Колумбией и дадут возможность спасти республику.
В Картахене, куда Боливар прибыл после утомительного тридцатичетырехдневного путешествия по реке Магдалене, его встретил старый соратник генерал Монтилья. В гавани стоял на якоре английский пакетбот, на котором Боливар мог отплыть в Лондон, но у Освободителя Южной Америки не оказалось денег на столь дальнюю дорогу. Боливар редко получал жалованье, тратя его, как правило, на пособия своим товарищам по оружию или семьям погибших патриотов. Перед отъездом из Боготы, чтобы собрать денег на расходы, Боливар был вынужден продать свое серебро, лошадей и личные драгоценности. Правда, у него еще оставались медные рудники в Арроа, но положение в Венесуэле было таковым, что он едва ли мог рассчитывать на доход оттуда. Колумбийский парламент назначил ему годовую пенсию в 30 тысяч песо. Боливар ожидал, что ему пришлют эти деньги в Картахену, но так и не дождался. «Я умру голым, как и родился», — говорил он.
1 июля на Боливара обрушился еще один удар. Он получил известие, что маршал Хосе Антонио Сукре, его верный сподвижник, убит из-за угла неизвестными злоумышленниками — несомненно, его, Боливара, врагами.
А Паэс продолжал его чернить. Венесуэльский конгресс постановил не вступать в отношения с Колумбией, пока на ее территории будет пребывать Боливар. «Венесуэла все еще содрогается при мысли, что ей угрожает опасность навсегда превратиться в собственность Боливара», — гласила резолюция конгресса.
В октябре 1830 года единомышленники Боливара произвели в Боготе переворот. Власть захватил друг Боливара генерал Урданета, который поспешил предложить ему пост президента. Боливар отказался.
«Я стар, болен, устал, разочарован, обижен, ошельмован и без гроша, — писал Освободитель своим друзьям в Боготу. — Поверьте мне, я никогда не смотрел на переворот положительно. В эти последние дни я даже пожалел о тех восстаниях, которые мы подняли против испанцев… Я считаю, что моя жертва была напрасной и что человек не в силах изменить мир. И так как я не в состоянии завоевать счастье для моей страны, я отказываюсь править ею. Кроме того, тираны моей родины меня изгнали и объявили вне закона. Таким образом, у меня нет родины, которой я мог бы принести себя в жертву».
— Америкой невозможно управлять, — говорил Боливар своим друзьям в Картахене. — Те, кто служил независимости, пахали море. Единственно, что можно сделать в Америке, — это бежать из нее. Эти страны, безусловно, попадут в руки безудержной толпы, чтобы потом перейти во власть мелких тиранов всех цветов и рас, пожираемых честолюбием и гибнущих от руки убийц. Европейцы, наверно, даже не посчитают достойным завоевать нас. Если бы мир мог вернуться в состояние первозданного хаоса, то он соответствовал бы тому, что теперь происходит в Америке.
Здоровье Боливара ухудшалось с каждым днем. 24 октября его перевезли в тяжелом состоянии в Санта-Марту — бастион испанцев в период войны за независимость, а оттуда в поместье Сан-Педро- Алехандрино, принадлежавшее богатому испанскому негоцианту Хоакину де Миеру.
Но побережью быстро распространялся слух, что Боливар умирает. В Сан-Педро со всех сторон стали стекаться его старые соратники: солдаты и офицеры, большинство из них — изгнанники из Венесуэлы. Круглые сутки дежурили они у спальни, где в гамаке медленно угасал Освободитель.
В Сан-Педро Боливара лечил французский врач Реверенд, опубликовавший потом воспоминания о последних его днях. Реверенд прочел своему пациенту последние французские газеты с новостями о революции 1830 года. В одной из газет сообщалось, что революционеры штурмовали Парижскую ратушу, распевая песню, в которой имелась следующая строфа:
