Прошел год, как каракасец прибыл в Мадрид. Он уже покинул Мальо и дядю Эстебана. Теперь он живет в небольшом особняке а района Анточа, неподалеку от своего покровителя маркиза Устариса. Впоследствии Боливар говорил, что в молодости он усиленно штудировал Локка, Вольтера, классиков античности, историков, ораторов и поэтов Испании, Франции, Италии и Англии. И это удалось ему в значительной мере благодаря все тому же Устарису.
Старый аристократ решил завершить воспитание молодого каракасца соответствующей его рангу женитьбой. В доме Устариса Боливар встретился с молодой мантуанкой Марией Тересой Родригес, единственной дочерью богатого каракасца дона Бернардо Родригеса де Торо, баска по происхождению, проживавшего тогда в Испании. Боливар полюбил Марию и не замедлил сделать ей предложение. Дон Бернардо дал согласие, но, учитывая возраст жениха, которому едва исполнилось семнадцать лет (невеста была на два года старше его), предложил отложить свадьбу на несколько месяцев.
Тем временем всесильный временщик Годой не терял надежды вновь занять первое место в любвеобильном сердце королевы Марии Луисы.
Годой плел сложную сеть интриг против Мальо и его венесуэльских земляков. Благодаря стараниям временщика был арестован и посажен в тюрьму дядя Боливара дон Эстебан. А вслед за этим королевская стража пыталась задержать и самого Боливара.
— Поезжай в Париж, мой друг, — посоветовал Устарис Боливару. — Поживи там несколько месяцев, пока здесь не успокоятся разбушевавшиеся страсти. Тебе полезно побывать во Франции. Ты узнаешь новый мир, о котором мечтали Вольтер и Руссо и которому принадлежит будущее. Познакомься с ним поближе. Будь я помоложе, обязательно поехал бы с тобой.
В начале 1802 года Боливар направляется во Францию, посещает Байонну, Амьен, Париж. Он полон впечатлений, однако ему не терпится возвратиться в Испанию, где его ждет невеста.
В мае в Мадриде Боливар сочетается браком с Марией Тересой. Через несколько дней после свадьбы молодая чета выезжает в Венесуэлу. Радостно встречают молодых в Ла-Гуайре родственники и знакомые. Симон и Мария Тереса поселяются в новом доме в Каракасе. Но счастье их недолговечно. Мария Тереса плохо переносит климат Венесуэлы, постоянно недомогает. В Каракасе свирепствует желтая лихорадка. Молодая женщина заболевает ею. Местные врачи не в состоянии спасти больную. Проходит несколько дней, и она умирает на руках своего мужа.
— Нет, я не рожден для счастья, — повторяет Боливар. — В десять лет — сирота, в девятнадцать — вдовец. Личная жизнь для меня кончена.
В конце 1803 года Боливар вновь покидает Венесуэлу и направляется в Европу.
Некоторое время он живет в Мадриде в обществе своего тестя дона Бернардо Родригеса и маркиза Устариса. Но местная атмосфера явно не благоприятствует ему. Не успел он приехать в столицу Испании, как королевским декретом было запрещено пребывание в ней иностранцев якобы из-за «трудностей в снабжении продовольствием столицы». В действительности же испанское правительство хотело удалить из Мадрида французов и креолов, среди которых было много сторонников республиканского порядка. В Испании многочисленные тайные патриотические общества призывали к свержению монархического строя, установлению демократических свобод, предоставлению независимости колониям. Полиция подозревала, что среди «смутьянов» были видные креолы, проживавшие в Мадриде, и французские эмигранты, бежавшие в Испанию от термидорианского террора.
Боливар переезжает в Париж, где снимает особняк, он пытается забыть свое горе, отдаваясь утехам французской столицы. Но здесь, как и в Мадриде, его больше всего тянет к своим землякам.
В Париже жила дальняя родственница Боливара Фанни, племянница священника Аристегиеты, крестившего Симона. Муж Фанни, полковник наполеоновской армии Дервье дю Вийяр, был вдвое старше ее, постоянно находился в походах. Салон Фанни посещали многие генералы — сподвижники Бонапарта, артисты, ученые и литераторы. Боливар стал ежедневным гостем в этом доме, в котором его больше всего привлекала сама хозяйка.
Фанни была двадцативосьмилетней брюнеткой, с копной вьющихся черных волос и оливковыми глазами. Она напоминала Боливару красавиц его родины. Молодая женщина приложила немало усилий, чтобы познакомить Боливара с парижским высшим светом. В ее доме Боливар встречал великого трагика Тальмa, писателя Шатобриана.
Однажды Боливар беседовал в доме Фанни с Гумбольдтом и Бонпланом, которые делились с ним своими впечатлениями о поездке по заморским владениям Испании.
Гумбольдт вспоминал свое пребывание в Каракасе, поездки на соседствующий с городом горный хребет Силью-Седло, в саванну — льяносы, посещение рудников и плантаций, выращивающих какао и индиго.
— Скажите, — спросил молодой креол немецкого ученого, — настала ли пора Испанской Америке сбросить чужеземное иго?
— Да, — ответил Гумбольдт. — Ваша родина созрела для независимости, но там нет человека, способного возглавить освободительное движение.
— Я не согласен с вами, Гумбольдт, — вмешался в разговор Бонплан. — Мне кажется, что раз колонии созрели для независимости — а они действительно созрели, — то как только поднимется восстание, оно само выдвинет вождя.
— Вы забываете, господа, о генерале Миранде, — напомнил собеседникам молодой креол.
Боливар близко сошелся с Бонпланом. Каракасец полюбил этого скромного ученого, уверовавшего в будущее народов Южной Америки. Боливар предлагал Бонплану половину своих доходов, если он согласится переехать на жительство в Венесуэлу и будет продолжать там свою научную деятельность. Но Бонплан не принял предложения венесуэльского друга.
Во время пребывания Боливара в Париже Наполеон короновался императором Франции. Сохранилось письмо Боливара к полковнику дю Вийяру, свидетельствующее о крайне отрицательном отношении его к Наполеону в тот период.
«Не могу представить себе, — писал Боливар, — чтобы кто-либо был сторонником первого консула, хотя Вы, дорогой полковник, и превозносите его до небес. Я преклоняюсь, как и Вы, перед его военным талантом, но разве Вы не видите, что его единственной целью является захват власти? Этот человек становится деспотом… И это еще называется эрой свободы?.. Разве какой-либо народ может быть заинтересован в том, чтобы вверить свою судьбу в руки одного человека? Будьте уверены, правление Бонапарта станет в скором времени более жестоким, чем правление тех маленьких тиранов, которых он свергнул».
Много лет спустя Боливар, вспоминая эти дни, говорил своему адъютанту французу Перу де ла Круа:
— Я боготворил Наполеона как героя республики, как блестящую звезду славы, как гения свободы… Я не видел в прошлом никого, кто бы мог с ним сравниться, мне казалось, что и в будущем не сможет появиться подобный человек. Но с того дня, когда Наполеон провозгласил себя императором, для меня он превратился в двуличного тирана. Я воображал себе, как он с успехом подавляет благородные порывы человечества, борющегося за свое счастье, как он низвергает в прах колонну Свободы. Какое ужасное чувство возмущения вызвала в моей душе, горевшей фанатичной любовью к свободе и славе, столь грустная картина! С тех пор я не мог примириться с Наполеоном. Даже его слава мне казалась исчадьем ада, мрачным пламенем разрушительного вулкана, освещающим закованный в цепи мир. Я смотрел с удивлением на Францию (покрытую трофеями и монументами, гордившуюся своей армией и учреждениями), которая меняла фригийский колпак свободы на императорскую корону, и на ее народ, отказывающийся от своего суверенитета в пользу монарха. Я едва мог поверить в то, что видел: народ, ненавидевший тиранию и жаждавший равенства, бесстрастно взирал, как на руинах его завоеваний воздвигался трон и торжествовал предрассудок.
Несмотря на неприязнь к Наполеону-императору, душителю свободы, лавры Наполеона-полководца манили и влекли молодого креола. Каракасец спрашивал себя, сможет ли он совершить нечто такое, что прославило бы его не только в Южной Америке, но и во всем мире.
«Отвечая на этот вопрос, — признавался впоследствии Боливар, — я не мог не вспомнить о рабском положении колоний, и я был уверен, что тот, кто завоюет для них свободу, покроет себя вечной
