разве что солнце светило прямо в окно.
На кровати, что была ближе к столу и предназначалась для супружеской четы, уже лежал тюфяк, набитый мхом. Пол под кроватью был земляной. Рядом стоял ящик с провизией, которую запас Бьяртур, — ржаная мука, сахар лучшего сорта от Бруни и немного пшеничной муки для оладий — на какой-нибудь особый случай; и кто, если хорошенько поискать, то, быть может, в ящике нашлось бы немного изюму. На самом дне лежал мешок превосходной пиленой рыбы. Круси из Гили подарил им на свадьбу вьюк кишка — Бьяртур в позапрошлом году вытащил из болота жеребенка. Но кизяк надо беречь, а пока довольствоваться первым и мхом, да и торфу на болотах вдоволь, только копни.
Роза в измазанном грязью платье сидела; веки у нее покраснели, она смотрела на свои большие руки, беспомощно опущенные на колени.
— Тебе здесь не нравится? — спросил Бьяртур из Летней обители.
— А ты думаешь, я ждала лучшего? — отозвалась его жена.
— Одно, во всяком случае, хорошо: у кого есть такой хутор, тому незачем надсаживаться весь день, как батраку, — сказал он, — Я всегда думал, что ты разумная девушка и дорожишь самостоятельностью. Ведь в жизни самое главное — самостоятельность. Мое мнение такое, что без нее и жизнь не в жизнь. Несамостоятельный человек — это еще не человек. Это все равно что человек, у которого нет собаки.
— Нет собаки? — как-то безучастно переспросила Роза, шмыгнув носом.
Бьяртур некоторое время стоял у оконца, молча глядя на юру, отдаваясь своим мыслям.
— Земля в этой долине прокормит нашу отару, — сказал он.
Жена вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Там, где живет овца, и человек проживет, — продолжал Бьяртур. — Мой отец правильно говорил: человек и овца — это почти одно и то же.
— Мне снился страшный сон, — прошептала Роза.
Бьяртур искоса презрительно посмотрел на нее.
— Ну и что же? Сны снятся оттого, что кровь приливает к может, или лежишь неудобно, или под тобою свалялся тюфяк. Мне вот весной приснилось, когда я разбирал развалины, что гора открывается и из нее выходит женщина, чертовски красивая, надо тебе сказать.
— Да, — вставила жена. — Уж таковы мужчины. И во сне за юбками гоняются.
— Я, конечно, не верю в сны, — продолжал Бьяртур. — Но этот-то наверное означает, что осенью нам удастся неплохо продать.
— Говорят, здесь, на глазах у всех, бродит Гунвер, — сказала жена. — В позапрошлом году лошадь где- то поблизости вдруг испугалась неведомо чего и понесла среди бела дня.
— Не хочу я ничего слышать об этой проклятой Гунвер, — перебил ее муж.
— А ведь многие все же из-за нее бежали с пустоши.
— Бездельники какие-нибудь, — ответил Бьяртур. — Уж они найдут, на кого свалить вину, когда у них руки-крюки.
— По-твоему, выходит, что зла совсем нет на свете?
— Этого я не говорил. И на море и на суше, к примеру, бывает смертельная опасность. И что же из того? Либо ты погибнешь, либо спасешься. Ну а у тех, кто верит в привидения, нечистую силу и всякую нежить, у тех, я думаю, с кровью не все в порядке.
— А как же собаки — они ведь многое чуют, — сказала женщина.
— Собака есть собака, — возразил Бьяртур.
— Но ведь ты говорил, что собака знает все на свете.
— Никогда я этого не говорил. Я только считаю, что собака — единственное животное, которое понимает человека. Но собака есть собака, а человек есть человек, как говорит Эйнар из Уиндирхлида.
— Все ясновидящие твердят, что в долине живут привидения.
— Наплевать мне на ясновидящих, — сказал Бьяртур. — Дьявол побери тех, кто пе способен сладить с собственными чувствами! И видится им всякая чертовщина, как тому полоумному бродяге, с которым так носились во Фьорде. Дескать, он впадает в какой-то там транс и несет околесицу насчет того света — про Иисуса Христа, про Кари из Бердлы и Христиана Девятого. А потом он подделал подпись окружного судьи и угодил в тюрьму.
— Я уверена, ты даже в бога не веришь, Бьяртур, — задумчиво промолвила Роза.
— О вере моей говорить не будем, — отвечал Бьяртур, — а вот что порода овец, которую вывел пастор Гудмундур, самая лучшая во всей округе, вот это так верно!
— Неужели ты и перед сном не читаешь молитв?
— Отчего же, читаю. Если рифма там хороша, прочитываю иногда перед сном одну-две, пока сон не сморит. Вернее, раньше прочитывал, пока у меня не было стольких забот. Но «Отче наш» никогда не читал. Это же не стихи. И я не верю в дьявола, так чего ради мне молиться. Да что об этом толковать. Давай-ка лучше выпьем кофе.
— Слушаю тебя — и оторопь берет, — сказала Роза. — После таких слов все божьи ангелы от нас отвернутся. По-твоему, на свете только то и есть, что видишь собственными глазами. Вот ты какой человек!
— У меня есть пять чувств, — ответил Бьяртур. — И я не понимаю, на что мне нужно еще шестое или седьмое.
— Есть люди поважнее тебя, и то они верят в добро и зло.
— Может быть, — сказал Бьяртур. — Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду. Весной, в Мири, он то и знай толкался среди бабья и приманивал вас всякими россказнями о привидениях.
— Кого это «нас»? — спросила она, подняв глаза; и впервые в ее косящем глазе вспыхнула искорка. — На что ты намекаешь?
Бьяртур, напевая старинную песенку, стал искать котелок, ибо он был твердо намерен вскипятить воду для кофе. На лестнице он обернулся к жене и бросил на ходу:
— А разве кое-кто не гулял кое с кем? Меня это не удивило бы.
Глава пятая
Тайна
На первый взгляд замечание, которое бросил Бьяртур, не содержало в себе ничего определенного и тем более значительного, и все же мало что так повлияло на жизнь молодой четы в Летней обители, как этот брошенный на ходу намек, и особенно то, что послужило поводом к нему.
— Нет, — сказала Роза. — Это неправда.
Она упрямо отвернулась к стене, убитая, несчастная.
— Кто он? — спросил Бьяртур.
— Это неправда.
— На твоем месте я бы сказал.
— Ты же не рассказываешь про себя.
— Отчего же. Могу и сказать. У меня нет тайн.
— Я не хочу слышать об этом.
— Все вы в день свадьбы тихони — воды не замутите, а кто вас знает, с кем вы путались. Нам, мужьям, достается не любовь, а какие-то остатки, вроде трупа, у которого коршуны уже глаза выклевали.
— А ты-то сам — ангел?
— Не тот ли нахал из Тиннстада?
— Спроси у него.
— Или этот болван из Фьорда, который помогал пахать?
— Может быть, и он.
— Ну уж и не тот ведь бабник-учитель, с которым прижила ребенка Сдейнка из Гилтейги?
— Ты, я вижу, решил перебрать всех бабников в приходе?
— А я и не удивлюсь, если ты с ними со всеми путалась. В тихом омуте черти водятся.
