И Сергей Сергеевич написал краткую докладную:
«В связи с трудностями местных условий прошу вашего указания» и так далее и тому подобное.
Он порылся в бумажнике в поисках конвертов. Нашёлся один, да и тот помятый. «Где бы раздобыть конверты?» — подумал Сергей Сергеевич. И тут его окликнули:
— О чём задумались?
Это был шахтёр Юрасов из Донецка,
— Да так, пустяки. У вас не найдётся парочки конвертов? Письма надо отправить.
— Конвертов нет, — сказал Юрасов, — но я на почту иду. Хотите, могу отправить.
— Будьте настолько любезны. Я вам адреса запишу… Одну минуточку… Вот это письмо личное. Тюриковой Александре Васильевне, супруге моей. А это служебное, в трест. Рыбакову.
Юрасов взял письма и удалился.
Через три дня в санаторий на имя Тюрикова пришла срочная телеграмма: «Немедленно выезжайте. Рыбаков». Сергей Сергеевич пожал плечами. «Интересно, откуда он узнал, что я здесь бываю?…»
Телеграмма пришла в четверг, а в пятницу, поспешно закончив дела (нужный товарищ вернулся из Новороссийска), Сергей Сергеевич выехал в Москву.
Дома были рады его возвращению. Все единодушно отметили, что он в командировке и поправился, и отлично загорел.
— Получила моё письмо? — спросил Сергей Сергеевич у жены.
— Получила.
— Смеялась?
— Нет. Ты считаешь, что сочинил остроумное письмо? Не знаю, может, я чего-то не поняла…
— Чего ж там не понять?
Сергей Сергеевич взял у жены письмо.
— Что это?… «В связи с трудностями местных условий…» Докладная Рыбакову.
Дальше он читать не стал.
Когда Тюриков явился в трест, управляющего в кабинете не было, он уехал в министерство. Секретарша Елена Харитоновна, усмехнувшись, сказала:
— Управляющий очень удивился вашему письму…
— Где оно? — тихо спросил Тюриков.
— Вот. Пожалуйста. Александр Михайлович велел его вам вернуть.
Письмо начиналось бодро и непринуждённо:
«Здравствуй, детка Шурик-Мурик! (Кошмар и ужас! И жена — Александра, и управляющий трестом — Александр!) Пишет тебе твой Серёжка — кавказский пленник Живу как в сказке, прописался на пляже, окружает меня расчудесная компания. Сегодня провели культурное мероприятие-тяпнули на базаре молодого инц…
В результате чего, откровенно говоря, о работе даже и думать стало противно».
Сергей Сергеевич скомкал листок.
Юрасов перепутал письма!
— Елена Харитоновна, а в конверте… больше ничего не было?
— Как же! Фотография ваша была. У нас все прямо руками развели. Вы, оказывается, джигит.
— А где эта фотография?
— В стенгазете.
— Что?…
Он быстро вышел в коридор и сразу же увидел стенную газету «За чёткую работу».
Первое, что увидел Тюриков, был броский заголовок — «Из последней почты».
Дальше шёл текст: «Как известно, наш сотрудник т. Тюриков С. С. уже длительное время находится в командировке на Кавказе. По последним данным товарищ буквально горит на работе, о чём свидетельствует фотография, которую он лично прислал в трест».
Тюриков не дыша прочёл текст и взглянул ниже.
Обведённая рамкой цвета морской волны, в газете красовалась фотография. На фоне скал стоит вороной скакун. В седле, лихо подбоченясь, восседает замзавот— делом материально-технического снабжения с шашкой в одной руке и с букетом в другой.
— Мама! — прошептал Сергей Сергеевич и закрыл глаза.
Спасение
Там, где я работал, я уже больше не работаю. По какой причине — сами поймёте. Так что, если хотите, я могу изложить вам всю эту историю.
Я не буду начинать с начала, я лучше расскажу с конца.
В понедельник утром я поднялся в приёмную начальника главного управления и сказал секретарше:
— Здравствуйте. Мне бы хотелось побеседовать с Иваном Александровичем по личному вопросу.
— Простите, а как доложить?
Я немножко подумал и сказал:
— Доложите, что его хочет видеть человек, который только благодаря ему вообще способен сегодня и видеть, и слышать, и дышать.
Секретарша, конечно, удивилась:
— Может быть, вы назовёте свою фамилию?
— Это необязательно, — сказал я. — Как только я перешагну порог кабинета, Иван Александрович тут же всё поймёт.
Секретарша вошла к начальнику и закрыла за собой дверь. Её долго не было. Наконец она вернулась. С большим интересом посмотрев на меня, она сказала:
— Пожалуйста.
Я вошёл в кабинет с радостной улыбкой.
Мы поздоровались, и начальник указал на кресло:
— Прошу садиться.
Я сел в кресло и сразу же заметил, что начальник тоже смотрит на меня с большим интересом. Мне это стало понятно. В тех условиях, на лоне природы, он, безусловно, не мог меня так внимательно разглядеть.
Тогда он был занят другим. Он спасал мне жизнь.
Я сидел в кресле и специально некоторое время молчал, чтобы начальник почувствовал, что волнение мешает мне начать разговор. Но потом, когда пауза немножко затянулась, я развёл руками и сказал:
— Человек так устроен, что он никогда не может угадить, где его подстерегает опасность.
— Правильно, — сказал начальник.
— Всё, что я в эту субботу испытал, вам хорошо известно. Я уже говорил, вы это слышали…
— Знаю, вы это говорили, но я этого не слышал, — сказал начальник. — Расскажите, что же с вами случилось?
«Скромность и жажда славы иногда живут рядом. С одной стороны, вы как бы не хотите преувеличивать значение своего благородного поступка, а с другой стороны — вам приятно ещё раз окунуться в детали происшествия, где так красиво проявилось ваше мужество и готовность прийти на помощь ближнему. Я всё это отлично понимаю и охотно напомню вам, что случилось в субботу».
Фразу, которую вы сейчас услышали, в кабинете я не произнёс. Я только так подумал. А сказал я совсем другие слова.
— Вы хотите знать, что со мной случилось? Я расскажу. В субботу мы с одним товарищем отправились за город. Погуляли, подышали свежим воздухом и пришли на пруд. И в этот момент лично у меня появилось большое желание покататься на лодке. Выехал я на середину пруда, потом повернул к
