Он только головой покачал в ответ. Выпил вино и молча уставился неведомо куда.
— Нет, — промолвил он. — Ничего из этого я не могу. Ничего.
Она не поверила. Ей хотелось возмущенно крикнуть ему в лицо: «Да как это может быть? Как ты можешь такое говорить? Что ж ты, забыл все, что знал, все, чему выучился у Огиона и на острове Рок, все, что постиг за время своих скитаний? Не мог же ты забыть все те имена, то мастерство, которым владел. Ты столько всего знал! Ты столько мог! Ты был таким сильным!» Однако она сдержала себя и ничего этого не сказала, только прошептала:
— Не понимаю. Как это может быть?..
— Из чашки всего лишь вылили воду, — сказал он, слегка наклоняя стакан с вином, словно намереваясь показать ей, как это делается. Потом, немного помолчав, снова заговорил: — Чего я не понимаю, так это зачем он вынес меня оттуда. Доброта молодых подчас оборачивается жестокостью… Ну вот, теперь я здесь и вынужден с этим мириться — пока не смогу вернуться назад.
Она не очень хорошо понимала, о чем он. Однако отчетливо расслышала в его словах не то обвинение, не то жалобу, и это — в нем! — особенно поразило и рассердило ее. Она сухо сказала:
— Сюда тебя принес Калессин!
При закрытых дверях в домике было почти совсем темно, лишь единственное маленькое, выходящее на запад окошко пропускало немного закатного света. Она не смогла разобрать, что выражало его лицо. Вдруг он поднял свой стакан, чокнулся с ней со странным подобием улыбки на губах и осушил стакан до дна.
— Это прекрасное вино, — сказал он. — Должно быть, Огиону его привез какой-то богатый купец или знаменитый пират. Никогда такого пить не доводилось. Даже в Хавноре. — Он все вертел в руках небольшой стакан, рассматривая его. — Я назовусь как-нибудь иначе и уйду на другую сторону горы, куда- нибудь в Армут, в Восточные Леса, откуда я родом. Там сейчас как раз сенокос начнется. Так что пока работа будет.
Она не знала, что ему ответить. Хрупкий, нездоровый на вид, такую работу он сможет получить только из жалости или, напротив, у человека равнодушного и жестокого; а если и получит, то вряд ли с ней справится.
— Дороги теперь не те, что раньше, — сказала она. — За последние годы столько воров и бандитов развелось! Да и иноземные налетчики, как их Таунсенд называет, попадаются. В общем, ходить в одиночку опасно.
В полутьме она пристально всматривалась в его лицо, пытаясь понять, каково это — никогда в жизни никого не бояться и вдруг научиться страху.
— Огион же ходил… — начал было Гед и осекся: вспомнил, что Огион был Магом.
— В долинах, на юге, — сказала Тенар, — всегда полно работы. Пасти коз, овец, коров. Скот перегоняют на верхние пастбища незадолго до праздника Долгого Танца и пасут там до осенних дождей. В тех местах всегда пастухи нужны. — Она отпила большой глоток из своего стакана и словно снова произнесла имя дракона — так обожгло ей рот вино. — А почему бы тебе не остаться?
— В доме Огиона? Так сюда они в первую очередь заявятся.
— Ну и что? Даже если заявятся? Что им от тебя может быть нужно?
— Чтобы я снова стал тем, кем был раньше.
Ей стало холодно — так безнадежно звучал его голос.
Она молчала, пытаясь вспомнить, каково это — быть всесильной Единственной Жрицей Гробниц Атуана, поглощенной силами Тьмы, а потом вдруг сразу все это потерять; самой отбросить власть и могущество, стать самой собой, стать просто Тенар, просто женщиной, заиметь мужа, детей и снова в один миг все потерять, превратиться в старуху, безмужнюю, бессильную… Но, даже вспомнив все это, она не была уверена, что понимает, насколько ему сейчас стыдно, тяжело, сколь сильна агония его теперешней униженности. Возможно, подобные переживания свойственны только мужчинам. Женщины, в общем-то, привыкли к унижениям.
А может быть, права тетушка Мох? Когда ядрышко ореха съедено, остается лишь пустая скорлупка.
Так я и сама на ведьму стану похожа, подумала Тенар. И чтобы перестать думать об этом и Геда тоже заставить думать о чем-нибудь ином, а еще потому, что вкусное, но все-таки довольно крепкое вино развязало ей язык, она снова заговорила:
— А я знаешь, о чем подумала… вспомнила, как Огион учил меня, а я все не хотела учиться дальше, а потом взяла и ушла, нашла себе подходящего фермера, вышла замуж — так вот, я тогда все время думала, даже в день свадьбы, что Гед, конечно же, очень рассердится, когда услышит об этом! — Она засмеялась.
— Я и рассердился, — сказал он.
Она промолчала.
— Я был разочарован, — пояснил он.
— Рассержен, — сказала она уверенно.
— Рассержен, — согласился он.
И снова наполнил ее стакан до краев.
— Тогда я и сам обладал могуществом и способен был различить его в других, — сказал Гед. — А ты… ты вся светилась там, под землей, в этом ужасном Лабиринте, во тьме кромешной…
— Ну хорошо, тогда скажи: что мне было делать со своим могуществом, со всеми магическими знаниями, которые пытался вбить в мою голову Огион?
— Использовать их.
— Как?
— Как используется Великое Искусство Магии.
— Кем?
— Волшебниками, — ответил он с затаенной болью.
— Магия, значит, и есть всего лишь умение, мастерство магов?
— Что же еще?
— А разве это все?
Он задумался, изредка поглядывая на нее.
— Когда Огион учил меня, — сказала она, — вот здесь, у очага, словам Истинной Речи, я так же легко и твердо выговаривала их, как и он сам. Как если бы я вспомнила язык, который знала с рождения. Зато вся остальная мудрость — старинные руны, великие заклятия и правила — казалась мне мертвой. Все это было мне совершенно чуждо. Я часто думала: все это похоже на то, как если бы меня одели в военные доспехи, дали меч и копье, шлем с перьями и все такое… насколько нелепо я бы во всем этом выглядела, разве не так? Ну зачем мне, например, меч? Что героического я могла бы совершить с его помощью? Я в этих доспехах даже и ходить-то нормально не могла бы — все равно осталась бы женщиной, осталась бы самой собой.
Она отпила немного вина.
— Так что я все эти волшебные доспехи с себя сбросила, — сказала она, — и надела привычную мне одежду.
— А что сказал Огион, когда ты собралась уходить?
— А что он мог сказать?
На его губах появилось подобие улыбки, но он промолчал.
Она утвердительно кивнула. И через некоторое время продолжала более спокойно:
— Я стала его ученицей только потому, что меня привез сюда ты. После тебя он больше учеников не брал и уж никогда не взял бы в ученицы девушку. Это ты упросил его. Зато он меня любил. И уважал. И я его тоже очень любила и уважала. Но он не сумел дать мне то, что мне было необходимо, а я не умела взять у него то, что он должен был мне дать. Он понимал это. Ах, Гед, он ведь совсем иными глазами смотрел на Терру. Он увидел ее всего за день до смерти. Вы с тетушкой Мох говорите, что могущественные волшебники сразу узнают друг друга. Не знаю, что Огион увидел в Терру, но мне он сказал: «Научи ее всему!» А еще он сказал… — Она вдруг умолкла. Гед терпеливо ждал.
— Он сказал: «Ее будут бояться». И повторил: «Научи ее всему! Не на Роке». Не знаю, что он имел в
