— В Расписной Комнате есть дверь, она запирается; а наверху есть глазок, госпожа. Если ты, конечно, этому волшебнику доверяешь насчет дверей.
— Здесь, в Лабиринте, он лишен волшебной силы. Неси его туда, Манан.
Манану пришлось тащить свою ношу обратно, почти половину того пути, который они только что проделали, но он слишком устал и запыхался, чтобы протестовать. Когда они наконец добрались до Расписной Комнаты, Ара сняла свой длинный тяжелый зимний плащ из черной шерсти и расстелила его на пыльном полу.
— Положи его сюда, — сказала она.
На меланхолическом лице Манана отразилось недоумение, он даже задохнулся.
— Но, маленькая госпожа!..
— Я хочу, чтобы этот человек жил, Манан. Иначе он быстро умрет от холода: посмотри, как он дрожит.
— Но твоя одежда будет осквернена. Плащ жрицы! Он же неверующий, он мужчина! — негодовал Манан, зажмурившись, словно от боли.
— Я потом сожгу этот плащ, и мне соткут новый. Давай, Манан.
Манан не нашел больше возражений и послушно свалил узника со спины прямо на черный плащ жрицы. Волшебник лежал неподвижно, словно мертвый, но пульс у него на шее бился сильно и частые судороги сотрясали распростертое тело.
— Узника следует заковать в цепи, — сказал Манан.
— Разве он так опасен? — усмехнулась Ара, но Манан только показал ей на железную скобу, вделанную в стену. Именно здесь следовало приковать узника, и она позволила своему телохранителю принести из Комнаты Узников цепь и замок. Манан поплелся по коридорам, шепотом повторяя повороты; ему уже не раз приходилось ходить в Расписную Комнату и обратно, но еще ни разу — в одиночку.
В слабом свете единственного фонаря казалось, что картины на стенах комнаты движутся, существа на них обретают формы, явно человеческие, только с огромными ниспадающими крыльями; они вытягиваются, приседают, не в силах сдвинуться с места в бесконечной тоске.
Ара опустилась на колени и стала по капле лить воду в запекшийся рот узника. Наконец он закашлялся и потянулся слабыми руками к фляжке. Она позволила ему напиться вдоволь. Он лег на спину, все лицо его было мокро, испачкано пылью и кровью; он что-то пробормотал — какое-то слово или два на неведомом ей языке.
Наконец вернулся Манан, таща за собой изрядный кусок цепи, огромный замок с ключом и какой-то железный обруч, который он надел мужчине на пояс и запер.
— Свободновато, пожалуй, выскользнуть может, — бормотал Манан, прикрепляя другой конец цепи к кольцу в стене.
— Нет, что ты, посмотри. — Теперь она гораздо меньше боялась своего узника и показала Манану, что не может просунуть ладонь между железным обручем и ребрами человека. — Если только заставить его поголодать дня четыре…
— Маленькая госпожа, — плаксиво сказал Манан, — я не смею спрашивать, но… какой в нем прок Безымянным? Он ведь мужчина, маленькая госпожа, как он может быть их рабом?
— Да, он мужчина, а ты просто старый дурак, Манан. Ну ладно, пошли, хватит тебе возиться.
Узник наблюдал за ними измученными, но ясными глазами.
— Где его посох, Манан? А, вот он! Я его возьму с собой: в нем заключено волшебство. О, и вот это тоже возьму, — быстрым движением она сдернула с шеи мужчины серебряную цепь, видневшуюся в вырезе кожаного жилета, хотя тот и пытался поймать ее за руку. Манан пнул узника в спину. Ара покачала цепью у мужчины над головой, не давая ему дотянуться. — Это твой талисман, волшебник? Он очень тебе дорог? Вообще-то дорогим он не выглядит. Разве ты не в состоянии позволить себе что-нибудь получше? Ладно, я сберегу его для тебя. — И она надела цепь себе на шею, опустив подвеску в вырез тяжелого шерстяного платья.
— Ты не знаешь, что с ним делать, — хрипло сказал он, не совсем верно, но достаточно внятно произнося слова каргадского языка.
Манан снова ударил его, и узник со слабым стоном зажмурился.
— Перестань, Манан. Пошли.
Она выскользнула из комнаты. Манан, ворча, последовал за ней.
В ту ночь, когда погасли все огни на холме, Ара снова, уже одна, поднялась к своему Храму. Она набрала полную флягу воды из колодца, а еще прихватила с собой большую пресную лепешку из гречневой муки. Потом прошла в Расписную Комнату и положила все это возле двери так, чтобы узник мог дотянуться. Он спал и даже ни разу не пошевелился. Потом Ара вернулась в Малый Дом и в ту ночь наконец спала долго и крепко.
Днем она, снова в одиночестве, вернулась в Лабиринт. Хлеб исчез, фляга была пуста, а незнакомец сидел, прислонившись спиной к стене. Его лицо все еще выглядело ужасно — в грязи и крови, — но выражение глаз было вполне живым и осмысленным.
Ара остановилось у противоположной стены, где волшебник мог бы даже и не пробовать достать ее. Она долго смотрела на него, потом отвернулась. Смотреть было, собственно, не на что. Но заговорить Ара никак не могла. Сердце билось, как испуганная птица. Хотя бояться было абсолютно нечего: он был полностью в ее власти.
— Приятно, когда светло, — сказал он мягким глубоким голосом. Она еще больше смутилась.
— Как тебя зовут? — спросила она повелительным тоном. Но голос ее, похоже, прозвучал неожиданно пискляво.
— Ну, чаще всего меня называют Ястребом.
— Ястреб? Это у тебя имя такое?
— Нет.
— Каково же твое настоящее имя?
— Этого я тебе сказать не могу. Это ты — Единственная Жрица Гробниц?
— Да.
— Как тебя здесь называют?
— Меня называют Ара.
— «Та, которую поглотили» — так, кажется? — Его темные глаза внимательно наблюдали за ней. Он слегка улыбнулся. — А как твое настоящее имя?
— У меня нет имени. И больше не задавай мне вопросов. Откуда ты явился?
— С Внутренних Островов, с запада.
— Из Хавнора?
Это было единственное название то ли города, то ли острова во Внутреннем Море, которое она знала.
— Да, из Хавнора.
— Зачем ты пришел сюда?
— Гробницы Атуана славятся среди моего народа.
— Но ты ведь не веришь в наших богов!
Он покачал головой:
— О нет, жрица, я верю в Силы Тьмы! Я уже встречался с Безымянными в иных местах.
— В каких иных местах?
— На Архипелаге, на Внутренних Островах — там есть такие места, которые принадлежат Древним Силам, как и Гробницы Атуана. Но ни в одном из тех мест, что я видел, Древние Силы не обладают таким могуществом, как здесь. Нигде больше не имеют они своего храма, жриц и такого поклонения, как здесь.
— Значит, ты пришел, чтобы поклониться Святому Храму? — издевательским тоном спросила Ара.
— Я пришел, чтобы его ограбить, — ответил он.
Она уставилась на его мрачное лицо.
— Хвастун!
