после его возвращения поговорил и предложил ему – Латин и сам был человеком весьма тактичным – выделить «мальчику» собственные земли, на которых тот мог бы править по своему усмотрению, причем подальше и от Лаврента, и от Лавиниума. (Мой отец упорно продолжал называть Аскания «мальчиком» или «сыном Энея», тогда как своего родного внука он называл Сильвием, «маленьким царем» или «царевичем». Порой, несмотря на всю свою тактичность, Латин мог проявить редкостное упрямство.)
Эней тут же последовал его предложению и выделил Асканию небольшую территорию близ Альбанской горы, озера и селения Альба Лонга; там же неподалеку находился и старинный город Велитра. Он предупредил сына, что главной его задачей является поддержание мира с беспокойными соседями, дабы религиозные праздники на Альбанской горе, куда люди собираются порой со всей Южной Италии, могли проходить в безопасности. Он также посоветовал ему заняться усовершенствованием тамошнего сельского хозяйства, а также подготовкой надежного отряда из местных крестьян, чтобы в случае войны этим отрядом можно было воспользоваться. Мне он потом рассказывал, что говорил с сыном довольно сурово и резко и предупредил его, что если тот станет провоцировать разногласия с соседями вместо того, чтобы их предотвращать, то будет немедленно отозван в Лавиниум и навсегда лишится права управлять самостоятельно.
Асканий отправился в Альба Лонгу вместе со своим сердечным дружком Атисом и небольшим вооруженным отрядом – все верхом на отличных конях, в красивых доспехах, с султанами на шлемах. Оттуда он слал отцу вполне удовлетворительные отчеты, и, похоже, этот опыт оказался вполне успешным.
Я испытала огромное облегчением, когда Асканий уехал, и надеялась, что остаток лета, всю осень и зиму Эней будет принадлежать только мне одной, а его сынок перестанет наконец изводить меня своей ревностью. О весне я старалась не думать. Весна ведь все равно пришла бы. И Янус открыл бы свои ворота. И Марс, как всегда, первым вступил бы в новый год. Нечего было и думать об этом.
Бедняки из Рутулии и горной страны, граничившей с Лацием на востоке, часто, сбиваясь в банды, угоняли у латинов скот и представляли собой постоянную угрозу для приграничных крестьянских хозяйств. А сабиняне, жившие выше по течению Тибра, а также на берегах его притока Аллии, совершали набеги на поселение Эвандра; порой они, набравшись наглости, даже спускались по Тибру на легких боевых галерах и пытались грабить наши солончаки. Так что Эней в итоге поставил свои военные корабли на якорь у старого причала в Вентикуле и приказал силой отгонять непрошеных гостей. Но это были всего лишь мелкие неприятности, которых раньше хватало и у Латина, а в целом Лаций пребывал в состоянии столь же прочного мира, как и во времена моего детства. И Эней смог полностью переключить свое внимание на строительство города, возделывание земель, разведение скота и охоту, которую, как и его сын, очень любил; не забывал он и о повседневном почитании богов и отправлял эти однообразные, повторяющиеся обряды почти с таким же удовольствием, как это делала я.
Цари и члены царских семей обязаны говорить от имени своего народа с высшими силами земли и небес; через нас эти высшие силы передают свою волю людям. Мы всего лишь посредники, так что главная обязанность царя – обеспечить отправление всех необходимых обрядов и ритуалов и донести до своих подданных волю тех, кто значительно могущественнее любого земного правителя. Именно правитель говорит земледельцу, когда сеять и когда собирать урожай, когда следует отогнать скот на верхние пастбища, а когда вернуть его в долину, ибо все это правитель узнает благодаря своему опыту и своему общению с высшими силами земли и неба, своему служению им. Точно так и мать семейства говорит домочадцам, когда нужно встать, какую работу нужно сделать в первую очередь, какую пищу приготовить, когда садиться за трапезу, и все это она знает не только благодаря собственному опыту, но и служению ларам и пенатам своего дома. И тогда в доме и государстве сохраняется мир и все идет хорошо. Мы оба с Энеем с детства понимали эту ответственность, и оба одинаково дорожили ею.
Эней и Латин весьма гармонично разделили свои обязанности по управлению страной, и более молодой не только всегда считался с мнением старшего, но и всегда готов был принять его ношу на свои плечи, если ему вдруг изменят силы. Не все латинские законы и обычаи были знакомы троянцу Энею, но он так быстро и легко воспринимал их, словно на этой земле и родился, и отправлял наши обряды с неизменной готовностью и тактом. Я хорошо помню, например, как он руководил в ту весну праздником амбарвалии.
Каждый земледелец весной совершает этот обряд, ведя вокруг своего поля всех домочадцев. Латин должен был обойти пахотные земли близ Лаврента, а Эней – возглавить процессию, двигавшуюся от Лавиниума до царских полей в Лавренте. В предпраздничные дни нам пришлось немало потрудиться, стирая белые одежды, в которые все обязаны облачиться во время амбарвалии; эти одежды надлежит стирать только в текущей воде, что означает бесконечные походы к реке и обратно. Затем мы собирали лекарственные травы, «счастливые травы», и плели из них венки и гирлянды как для людей, так и для животных. Каждый, кто собирался принять участие в церемонии, в канун праздника должен был воздерживаться от плотской любви и явиться на поле чистым и непорочным.
Тишина – вот что больше всего мне нравилось в этом празднестве. Во время амбарвалии никто не болтал языком. Люди и животные шли молча. Это, в общем, не было таким уж строгим требованием, но поскольку каждое произнесенное слово могло таить в себе неземную тяжесть, а уж слово, сказанное невпопад, и вовсе способно было принести несчастье и злакам, и скоту, люди считали, что проще и лучше вообще не разговаривать. Только царь и его помощники разговаривали «языком счастья», почти неслышно повторяя следом за старым Фероксом несколько слов древней ритуальной песни. Ферокс возделывал здесь землю задолго до того, как мы начали строить свой Лавиниум; он хорошо знал все слова этой сакральной песни и возглавлял весенний обход полей уже лет шестьдесят, будучи настоящим знатоком этого ритуала.
Эней следовал за Фероксом, ведя белого ягненка, украшенного венком из листьев фруктовых деревьев и дикой оливы, а мы, все остальные, шли за ними, точно по периметру обходя все поля по три раза от одного пограничного камня до другого и поворачиваясь к Янусу то лицом, то спиной, как и этот бог поворачивается к людям то лицом, то спиной. Шли мы, храня полное молчание, так что слышен был лишь шорох одежды, топот босых ног по пашне, дыхание людей да пение птиц в дубравах.
Затем, подведя барашка к старому каменному алтарю, выложенному свежим дерном, Эней совершил жертвоприношение. Очень многое можно сказать о человеке по тому, как он это делает. Эней держал длинноногого барашка спокойно и почти нежно, а удар ножом нанес внезапно и очень уверенно; барашек мягко упал на колени, а затем лег на бок, словно решил поспать; смерть настигла его прежде, чем он успел испугаться.
Во время жертвоприношения старый Ферокс громко молился духам этой местности, убеждая их, чтобы они в ответ на наше жертвоприношение, наш «дар жизни», увеличивавший их нумен, их могущество, дали нам хороший урожай и оградили наши поля от зла. Затем вместе с другими стариками Ферокс громким хриплым голосом запевал арвальскую песню [75]:
Итак, обойдя в молчании поля, мы как бы начертили защитный круг и стали молиться той неумолимой силе, что распоряжается этими местами и этим временем года. Ну а потом пришло и время танцев, пиров, гимнов богам и любовных песен.
Эней говорил мне, что никогда не слышал такой песни, которую пели Ферокс и старики во время
