в Роттингдине, помимо тира, тренировочный зал для будущих защитников отечества: в Африке он не раз становился свидетелем плохой физической и боевой подготовки британских солдат и офицеров.
Как мы видим, Киплинга трудно обвинить в бездействии, в отсутствии патриотизма, да и странно было бы, если б человек его взглядов устранился, скрывшись в башню из слоновой кости. Однако одно дело — верность долгу, другое — чувства и размышления. Чем дольше писатель находится в Африке, на театре военных действий, тем меньше гордости за доблестные английские войска он испытывает, тем больше ему «за державу обидно», да и людей жалко. Война, которая виделась ему из Лондона, мало походила на ту войну, которую он увидел вблизи. В этом смысле Киплинг-военный корреспондент очень напоминает Толстого и Хемингуэя: в описании военных действий у него, как и у них, на первый план выступают абсурдность, полнейшая непредсказуемость, чудовищные нелепость и бестолковщина войны. Вот что он скажет об этой войне — и вообще о современной войне — спустя десять лет, 27 декабря 1913 года, корреспонденту «Литерари дайджест»:
«В Индии я наблюдал мало, очень мало боевых действий. В основном я писал с чужих слов. Зато в Южной Африке я войну повидал, насмотрелся на нее как следует. Прежде чем ехать на эту войну, я сказал себе: „Увижу схватки, наступления и отступления и вдохновлюсь. Увижу атаки, выстрелы, услышу зычные, хриплые команды — и в оцепенении замру в мертвой тишине, обычно наступающей перед сражением“. Но какое разочарование! Тишина перед сражением больше напоминала хладнокровное молчание хирургов и медсестер перед входом в операционную. Никто не несся галопом на взмыленном коне и не падал без сознания, вручив генералу давно ожидаемую депешу. Да и сам генерал сидел не в седле своего скакуна, а в уютной палатке за раскладным столиком. Откуда-то издалека слышалось стрекотание пулемета, кто-то вручил генералу вместо послания смятый листок бумаги. Он пробежал глазами написанное, выпил чаю и сказал: „Что ж, недурно, недурно. Все идет так, как я и предполагал. Отбейте Бинксу каблограмму, чтобы подтянул батарею“.
Из-за всей этой обыденности, четкости, продуманности, из-за современных средств ведения войны мясорубка, которая начнется следом, будет еще более чудовищной. Вы ведь не знаете заранее, что произойдет, не знаете, как произойдет, — вы просто глядите на изуродованных мертвецов, слышите истошные крики раненых, и те и другие представляются вам случайными, ни в чем не виноватыми свидетелями, которые по чистой случайности угодили под колеса этой мощной военной машины, которая смяла их и растоптала».
Оттого, что люди — и англичане, и буры — стали жертвой современной военной машины, писатель конечно же не поменял своих проимперских взглядов, однако к отлично воевавшим бурам Киплинг, всегда умевший ценить мужество и самоотверженность, свое отношение изменил. Особенно высоко ценил он немолодых африканеров-добровольцев, прекрасных стрелков и всадников, отличавшихся благоразумием, предусмотрительностью и осторожностью.
Хотя Киплинг вспоминает и о досадном эпизоде у местечка Саннас-Пост, где угодил в засаду цвет британской армии и где буры, уничтожившие более 1200 англичан и захватившие несколько орудий, «действовали мастерски», и о сражении при Кари-Сайдинге, в котором участвовали — в качестве наблюдателей, разумеется, — все сотрудники «Друга», — его куда больше интересует война, которая ведется не на поле боя. Он не без юмора описывает, как жители Блумфонтейна, убежденные, что «на город наступают восемьдесят тысяч буров», атакуют военного цензора лорда Стэнли, стремясь отправить телеграммы друзьям и родственникам в Кейптаун. Когда один из них подал лорду Стэнли безобидную телеграмму «Погода здесь переменная», тот, заподозрив, что речь в телеграмме идет вовсе не о погоде, телеграмму уничтожил, а ее подателя приказал задержать. Пишет Киплинг и о том, как военная цензура преуменьшала число погибших и раненых после решающего сражения при Паардберге в феврале 1900 года. Вместо двух тысяч убитых называлась цифра вдвое меньшая, чтобы «уберечь английскую публику от потрясения». У Киплинга же задача была прямо противоположная — «встряхнуть» английскую публику, свято верившую в силу британского оружия и британского миропорядка. Пафос киплинговских стихов, рассказов, писем тех лет в том и состоит, что сила британского оружия сильно преувеличена, порядка же в армии нет и в помине.
В высоком уровне смертности в войсках, считает Киплинг, повинны не столько буры, сколько «наши полнейшая беззаботность, бюрократизм и невежество». В книге «Немного о себе» мы читаем впечатляющее описание дизентерийных палаток, «вонь от которых еще отвратительнее, чем смрад мертвечины», причем дизентерию принесли с собой англичане — на этой «просторной, иссушенной солнцем земле», подчеркивает Киплинг, болезнь эта никогда не водилась. Размышляя о том, почему тысячи людей в Блумфонтейне заболели брюшным тифом, он пишет, что собственными глазами видел, как «батарея конной артиллерии, мертвецки пьяная, прибыла в полночь под проливным дождем, и какой-то болван… разместил ее в здании эвакуированной тифозной больницы. Результат — тридцать заболеваний в течение месяца». Видел, как солдаты пьют сырую воду из реки Моддер, в нескольких ярдах ниже по течению от того места, где мочились мулы. «Выбор мест для уборных, — язвительно замечает писатель по этому поводу, — и их строительство, судя по всему, считалось занятием не для белого человека». Англичане в Южной Африке с «бременем белого человека», каким представлял его себе Киплинг, и в самом деле справлялись неважно.
Примечательны в этом отношении два письма Киплинга доктору Конланду в Америку — они представляют собой квинтэссенцию впечатлений и размышлений писателя о Бурской войне, о том, насколько империя, завоевавшая полмира, оказалась к ней не готова. Первое написано в июле 1900 года в Роттингдине, второе — 20 февраля 1901 года в Кейптауне, во время второй «зимовки» Киплингов в Южной Африке, когда до конца войны оставался еще год с лишним.
«Как ты знаешь, — говорится в первом письме, — мы отправились на зиму в Южную Африку (в Кейптаун), а там именно в это время началось нечто вроде маленькой войны, доставившей мне массу удовольствия. Кэрри и дети жили в Кейптауне, а я тем временем колесил по стране, вдоволь нагляделся на госпитали и раненых, на пушки и на генералов. Какая же это огромная страна, подумал я, и как же здесь все интересно! Особенно интересно было наблюдать за теми, кто застрял в Кимберли во время осады. Эти люди сразу бросались в глаза: стоило им услыхать вдалеке погромыхивание кейптаунского трамвая, как они начинали пугливо озираться по сторонам, где бы спрятаться, — им казалось, что приближается не трамвай, а снаряд, который вот-вот разорвется. Поначалу я сдуру над ними посмеивался, но теперь, после того как сам попал под обстрел и услышал свист осколков за спиной, смеяться перестал. Война, что ни говори, странная штука, это нечто среднее между покером и воскресной школой. Иногда верх берет покер, иногда воскресная школа — но чаще все же покер. Буры бьют нас почем зря, мы же обращаемся с ними бережно, точно полиция с уличными манифестантами — не дай бог кого-нибудь ненароком задеть или поранить. Они шпионят за нами, сколько им вздумается, когда же им хочется перевести дух, они сдают нам свои допотопные охотничьи ружья и уверяют, что являются законопослушными гражданами. После чего расходятся по домам, отдыхают не-делю-другую, а потом, справив новый пиджак и наевшись досыта, вновь выходят на тропу войны».
«Война тем временем продолжается, — говорится во втором письме. — Фронт растянулся на две тысячи миль в ширину и примерно на тысячу в глубину. Воюют буры отлично. Они держатся небольшими группами, внезапно нападают, грабят и исчезают, в наступление же переходят только в тех случаях, когда наша пехота проявляет особую беспечность. Пленных они брать не могут: им негде их держать; своей тактикой они очень напоминают апачей. Но они не тужат: крадут и у друзей, и у врагов и пользуются всеми благами своей тучной земли. В жизни не видел ничего более смешного, чем эта война. В Кейптауне полно повстанцев, а между тем это единственный город в стране, где не действуют законы военного времени. За помощь противнику можно заработать „целых“ двенадцать месяцев тюрьмы, а если взорвать железнодорожное полотно, то дать могут до полугола. А мы еще удивляемся, что война никак не кончается. Буры не скрывают своей цели. Они хотят сбросить англичан в море и править Южной Африкой с помощью пушек, а не посредством избирательной урны. Надо быть наивными лондонцами, чтобы утверждать, будто Трансвааль сражается за свою независимость; здесь же, в Африке, обе стороны прекрасно понимают: война идет за то, какому народу владеть этой землей».
Легкомысленный, порой даже ернический тон писем («нечто вроде маленькой войны», «война — нечто среднее между покером и воскресной школой», «в жизни не видел ничего более смешного, чем эта война») не должен вводить в заблуждение. В этих письмах намечены основные тезисы того, что Киплинг и
