и все равно дерут нос. Я объяснил ему, что в школу не ходил никогда.
— Что ж, в таком случае попробую объяснить проще, на вашем уровне, — продолжал он. — Вы ведь читали, не могли не читать английские книги и наверняка уяснили себе, что письменный английский не похож на устный. Ну, например, когда мы говорим, то часто делаем паузу перед условными придаточными предложениями, тем самым выдавая их как своего рода запоздалую мысль.
«А он совсем не глуп», — сказал я себе.
— На письме же мы ставим не точку, а всего-на-всего запятую. Автор «Простых рассказов с гор» понял это и повел себя так, словно не пишет, а говорит — он использовал на письме пунктуацию, которой мы пользуемся в устной речи. Вот почему в его рассказах точек больше, чем во всей мировой литературе. Согласитесь, это ведь гениально.
Мне показалось — наверняка сказать не могу, но мне показалось, — что эти слова вогнали меня в краску.
— Во-вторых (продолжал мой спутник), читатель любит, когда его вводят в заблуждение. Любит, когда речь идет о вещах, о которых он сроду не слышал. Не потому ли читатели с таким восторгом глотают спортивные газеты? Вот и автор «Простых рассказов» писал про жизнь англо-индийцев, не особенно утруждая себя объяснениями и все списывая на «местный колорит». Как вам кажется, лондонский кокни знает, что такое ДОР? Нет, конечно. Не знает, но хочет, чтобы к нему относились так, будто ему давно и хорошо известно, что ДОР — это не что иное, как «Департамент общественных работ» в Индии. И автор «Простых рассказов» это учел. Что, согласитесь, тоже гениально. В-третьих, читатель не любит хорошего человека — как не любит и плохого. Он любит, чтобы в конечном счете его кумир оказался
Поезд и мой никому не известный спутник остановились одновременно. Я нисколько не рассердился.
— Как вам удалось проникнуть в психологию автора? — спросил я.
Этот вопрос я задал совершенно спокойным голосом в надежде, что застану моего спутника врасплох.
Но смутить мне его не удалось. Он молча нагнулся и достал из-под своего сиденья ружье в чехле.
— Я и есть автор, — мягко сказал он. — Всего наилучшего. — И с этими словами вышел из купе.
Эти слова он произнес с таким непререкаемым достоинством, что я бы, вне всяких сомнений, ему поверил, не будь я сам автором этой книги. А впрочем, полной уверенности у меня теперь в этом нет.
Что, согласитесь, странно.
Сочельник я проводил в клубе, слушая рассуждения знаменитостей. Вошел Слашби — как с неба упал. Слашби печатается в газетах и подписывает свои опусы «Мизантроп». Когда на горизонте появляется Слашби, все вспоминают, что завтра очень рано вставать.
Резко завернув за угол по дороге домой, я налетел на нечто, показавшееся мне мраморной колонной. Я едва устоял на ногах, перед глазами поплыли звезды, очень даже красивые звезды. Только оправившись от удара, я понял, в чем, а вернее, в ком дело.
— Здравствуй, Джадлип, — сказал я ласково, вытаскивая котелок из канавы. — Я не нарушаю закон, как по-твоему? Если нарушил — так и скажи. Впредь буду тише воды, ниже травы.
— Спать давно пора, — буркнул в ответ полицейский сержант. — А то хозяйка, не ровен час, хватится.
Старый друг. И такой тон. Мне стало обидно.
Сколько раз доводилось мне совершать вместе с Джадлипом ночной обход! В эти ночные часы я постигал причудливую науку слежки, поднимавшую мои патриотические чувства на недосягаемую высоту. Общаясь с Джадлипом, я уже исписал мелким почерком семь толстенных блокнотов. И вот теперь Джадлип читает мне мораль, как какому-то желторотому молокососу. Было обидно. До боли обидно. И несправедливо.
Бывает у людей то, что называется «достоинством». Им грешат преимущественно мальчишки. Покуда их не поколотят хорошенько. Потом они горько плачут. Лично я на достоинстве не настаиваю.
— Как дела, старина? — спрашиваю еще ласковее. — Никто не нарушает общественный покой, а?
— Да. Да, да, да! Не нарушают, черт их возьми совсем! Разве ж это сочельник? Еще хорошо, если бродячая собака попадется. То ли дело раньше! Пьяных на улице пруд пруди. — Я полез за своим блокнотом. — Только работать успевай. Господи, вот времечко было.
— Еще вся ночь впереди, Джадлип, — намекнул я, ткнув большим пальцем в сторону освещенных окон «Крысы и ищейки».
В этот момент дверь распахнулась и из трактира вышли, нежно держась за руки, мужчина и женщина. Джадлип пристально и долго смотрел им вслед. А потом вздохнул. Надо вам сказать, что когда Джадлип вздыхает, то кажется, будто взорвался паровой котел при температуре 260 градусов по Фаренгейту.
— Терпение, Джадлип, терпение. Ты еще успеешь проявить себя. А пока что, — я откинул назад голову и облизнул губы, — по маленькой, Джадлип? Как обычно?
В следующую минуту я уже выбирался из заведения с рюмочкой рождественского подношения для своего друга и с традиционным тостом «За его величество Закон».
— За его величество Закон, Джадлип!
Когда он воздал должное сему божественному нектару, я понесся обратно в «Крысу и ищейку» отнести взятый стакан, а он тем временем смахивал с обросшей за день щетины капельки спиртного. Когда я вернулся, Джадлип настроился на философский лад.
— Ну кто я такой, спрашивается? — принялся рассуждать он. — Как есть ничтожество, ноль. Но-о- оль! Сержант — это ноль без палочки. Им надзиратель заправляет. А надзирателем опять же — инспектор. А инспектором — Скотленд-Ярд, чтоб ему пусто было. А министр внутренних дел кто, думаешь? Да такой же ноль, как и я. — Джадлип вознес глаза к звездам. — А над министром кто? Над ним невесть кто всеми нами заправляет. Кто-то там на небесах издает указы и распоряжения. Что они означают, не поймешь, а попробуй не выполни… Наше дело их выполнять и вопросов не задавать. Каждый должен выполнять свой долг, так-то вот…
