пунктов, мне хорошо знакомых.
Власовец был награжден фашистской медалью. У нас не было условий использовать на работах или сохранять преступников в заключении. Не было и штрафной роты, в которой можно было бы предоставить им возможность проявить себя в бою и кровью искупить свое преступление перед родиной. Оставалось только одно — расстрелять изменника родины.
Пленный вел себя сравнительно спокойно. Он знал о предстоящей участи, но не просил о пощаде.
— Имеете какие-нибудь просьбы? — спросил я у пленного.
— Если моя просьба может иметь какое-то значение, — оживившись, заговорил власовец, — то я просил бы не вешать меня, а расстрелять.
— А о пощаде просить не желаете?
— Не имею никакого права… — спокойно заявил пленный. — Фашистские мерзавцы отрезали у меня все пути к этому. Вот оно, клеймо Каина, — он указал себе на грудь, где у него болтался круглый железный диск с изображением фашистского пернатого хищника, держащего в когтях большую свастику.
— Фашистское командование раздает эти железки всем кряду затем, чтобы отрезать всякую возможность возврата к своим.
Пленный и в этом случае ни слова не говорил о себе. Но мне казалось, что он может относиться к раскаявшимся и осознавшим всю глубину своих преступлений перед родиной.
— Хорошо. Я вам сохраню жизнь и предоставлю возможность поступать дальше по вашему личному усмотрению, — вплоть до того, что вы можете вернуться в свое логово и продолжать свою службу на стороне фашистских захватчиков.
Пленный взглянул на меня недоумевающим взгляд дом. В глазах у него сквозь прихлынувшие слезы сверкнула искра решительности и ненависти. К кому? Хотелось верить, что не к нам.
— Но если вы захотите показать, — снова заговорил я, — что поняли свою вину и глубоко раскаиваетесь перед советским государством, то вы пока не бросайте эту фашистскую бляху. Мои люди сопроводят вас в район Пинска, и это вам поможет проникнуть в расположение немцев. Оружие я вам не дам, вы его достанете сами от тех, кому передали, когда переходили в лагерь врага.
Пленный показал нам отличные результаты своей работы. Он выполнил ряд ответственных и весьма рискованных поручений, а впоследствии был зачислен в одну из наших боевых групп.
Второй пленный оказался по специальности шофером и начал при допросе просить меня предоставить ему возможность искупить свою вину. Я решил испытать шофера на боевом задании. В это время у нас было три исправные автомашины, из них две легковые, в наличии имелось горючее, а замерзшие канавы и болота были пригодны для проезда.
Группа в три человека, одетая в немецкую форму, получила боевое задание — проникнуть в Пинск на автомашине и попробовать вывезти оттуда на ней одного-двух фашистов, В группу был включен человек, хорошо знавший город и имевший там надежные связи. Шофером на автомашину посадили пленного, просившего сохранить ему жизнь. Кроме него, в группе был еще один шофер, но об этом ничего не знал севший за руль пленный.
До Пинска оставалось не более пятнадцати километров, когда машина начала капризничать. Было установлено, что севший за руль — страшный трус, но свою трусость пытается прикрыть ссылкой на неисправность мотора. Старший группы снял пленного и сопроводил на одну из наших баз со встретившейся партизанской группой.
Задание по поездке в Пинск за пленными частично группой было выполнено. Они схватили под городом двух полициантов и доставили их в лес.
Не оправдавший доверия пленный понял, что его обман разоблачен, и попытался бежать, но был задержан и расстрелян.
Один из моих помощников — Владимир Иванович Савельев, базировавшийся в районе Онтопаля и организовавший там несколько удачных диверсий против гитлеровцев, разведал, что на шоссе работает группа вражеских связистов, за которыми есть смысл поохотиться.
Штаб гитлеровских авиасоединений, расположенный в районе Варшавы, не удовлетворялся существовавшими средствами связи и решил проложить отдельный кабель для высокочастотной связи.
Кабель прокладывался от Варшавы к Борисову вдоль шоссе Москва — Варшава. По прокладке кабеля работало человек двенадцать связистов под охраной взвода солдат. Шоссе время от времени патрулировалось, кроме того, вражескими броневиками. Днем по шоссе было большое движение, и взводу связистов не угрожала опасность нападения партизан. Наши товарищи устраивали свои вылазки на это шоссе лишь с наступлением сумерек, когда начиналась партизанская «рабочая пора», а днем только наблюдали иногда за тем, что делается на шоссе, стараясь себя не обнаруживать. На этот раз восемнадцать наших ребят находились поблизости от дороги. Они понимали, что работавшие на шоссе фашисты представляли для нас большую ценность. Но гитлеровцев было более тридцати человек, а наших в два раза меньше. Кроме того, по шоссе очень часто проезжали колонны автомашин с живой силой. — «Как быть?» — раздумывал командир группы Александр Мирсков и решил попробовать оттянуть охрану от шоссе в сторону. Незаметно он подвел своих людей к хуторку, расположенному метрах в двухстах от места работы вражеских связистов. Жители этого хутора давно переселились в лес и только изредка наведывались в свои дома.
Чтобы привлечь гитлеровцев на хутор, Мирсков уговорил одного деда, оказавшегося дома, пожертвовать для дела какую-нибудь свинушку. Дед стал резать своего кабана. Кабан поднял такой визг, что охрана оккупантов на шоссе не выдержала и направилась на хутор проверить появившихся там «нарушителей спокойствия». Партизанская засада встретила солдат противника Внезапным перекрестным огнем. Но гитлеровцы оказались готовыми ко всяким случайностям. Два вражеских пулеметчика тотчас открыли огонь, не давая партизанам подняться. С каждой минутой у противника могло появиться подкрепление, но на подмогу нашим подоспела еще одна небольшая партизанская группа и ударила по врагу с тыла. Один из пулеметчиков бросил стрелять и поднял руки вверх. У второго пулеметчика кончились патроны, он швырнул в болото затвор пулемета и ухватился за гранату, но один из наших бойцов короткой очередью из автомата — перебил ему правую руку.
На шоссе послышался гул автомоторов. Партизаны бросились вперед, схватили трех уцелевших фрицев и углубились в лес. В группе Мирскова, несмотря на ожесточенный огонь противника, оказался лишь один убитый и один раненый.
Ко мне привели троих пленных. Меня заинтересовал один из них, назвавший себя Францем Морисом. Он был уроженцем Австрии, его отец работал водопроводчиком в Вене, и в течение многих лет состоял в: социал-демократической партии.
Свои показания Франц Морис начал с заявления, что просит не считать его гитлеровцем. Я пожал плечами и усмехнулся: это было обычным приемом у врагов, когда они попадали в плен.
— Вы можете мне верить, — нимало не смущаясь, продолжал Франц. — Я хороший пулеметчик и воевал честно. Но в этом бою я стрелял плохо и поднял руки, когда у меня в диске оставалось немало патронов.
Присутствующий при допросе Мирсков утвердительно кивнул головой: пленный, видимо, говорил правду.
— Вы хотите сказать, — спросил я, — что имели намерение сдаться в плен?
— Я искал такой возможности, — отвечал пленный, — но долго не мог решиться на это. У нас многие убеждены в том, что партизаны истязают пленных;
— Может быть, Францу Морису вернуться к немцам и разоблачить фашистскую пропаганду? — поставил я вопрос скорее для проверки, чем в качестве реального предложения.
— Нет, — подумав немного, решительно сказал Франц, — назад к немцам Морис не пойдет, хотя бы полковник отдал приказ расстрелять меня.
— Раз вы так говорите, — предположительно заметил я, — значит вы не верите фашистской пропаганде.
— Не верю, — подтвердил Франц. — Я видел одного из ваших, то есть из наших, — австрийца, работающего у вас, и разговаривал с ним…
— А что же вы думаете делать у нас? — спросил я австрийца.
