языке. Прочитаю одну главу, познакомлюсь с Лейбницем или Кантом и говорю с отцом о мировоззрении этих мыслителей, ищу недостатки, нахожу достоинства. В восьмом классе я принимал участие в занятиях кружка любителей английского языка, причем выступал как преподаватель, хотя здесь занимались люди 30—40 лет.
Все было бы хорошо, способности, видимо, у меня были, но во всем этом был один недостаток. Дело в том, что я не мог найти общего языка со сверстниками. Мне просто не о чем было с ними говорить. Когда они играли в фантики, я читал Шопенгауэра. Если я пытался что-то им рассказать, они крутили у виска указательным пальцем или просто смеялись надо мной. Поэтому я тянулся к людям взрослым, и то весьма избирательно. Моими друзьями были преподаватели университета, научные работники, поэты. Однако взрослые люди не могут быть друзьями ребенка в полной мере. Всегда остается настороженность, приниженность какая-то...»
Взрослые! Еще раз прочитайте последние два предложения. Тянутся к нам дети, но мы их отталкиваем своим пренебрежительным отношением, потому что демократы мы на словах, а внутри нас высокомерие, и дети это чувствуют. Ведите себя с детьми на равных, и им не нужны будут сверстники. Не сверстники нужны ребенку, а равноправие, уважение и признание важности его интересов! Неправ М. Взрослые могут быть друзьями ребенка. Если вы не можете, то поучитесь.
