Итоги тысячелетнего развития, кн. I-II

и неравнобедренный, которые являются у Платона принципом конструирования прежде всего отдельных природных стихий и всей мировой жизни вообще, объявлены у Платона стойхейонами бытия (Tim. 53cd). Эти первичные стихии мировой жизни, и именно огонь, воздух, вода и земля, суть, по Платону, тоже стойхейоны (48b). И, наконец, то, что делает каждую такую стихию именно ею самою, и притом в геометрическом смысле слова, тоже относится к области стойхейона. Так,'элемент и семя огня' – пирамида (56b). В последнем тексте – весьма характерное указание на семя, то есть на порождающую силу геометрических структур.

В результате предложенного обзора текстов Платона можно сказать, что от досократовского понимания стойхейона платоновское отличается лишь весьма заостренной диалектикой вместо более простых, описательных и чисто интуитивных структур начального периода греческой философии.

Перейдем к Аристотелю.

3. Аристотель

Прежде всего, Аристотель отличает'элемент'и от'природы', и от'усмотрения', и от'сущности', и от'цели'. Поскольку все причины Аристотеля являются'началами', то в этом смысле между ними нет никакого различия. Тем не менее различие это, несомненно, имеется, поскольку Аристотель находит нужным все подобные термины перечислять в отдельности (Met. V 1, 1013a 20 – 21):'Поэтому началом является и природа, и элемент, и усмотрение, и сущность, и, наконец, цель'. Своеобразная особенность'элемента'весьма отчетливо выдвигается у Аристотеля и не раз им достаточно определенно формулируется.

'Элемент'не обязательно материален, поскольку материя у Аристотеля всегда только потенциальна, элемент же творчески актуален (De coel. III 3, 302a 16; ср. Met. III 6, 1002b 33). Отличается элемент также и от'сущности'. По этому поводу Аристотель пишет (VIII 3, 1043b 10 – 13):'И точно так же человек не есть живое существо в соединении с двуногостью [и больше ничего], но должен быть [еще] чем то, что существует помимо этих составных частей, если в них мы имеем [только] материю: это уже не будет ни элемент, ни что нибудь, что получилось из элемента, но в нем мы имеем сущность'. Следовательно,'элемент'вещи сам по себе, по Аристотелю, не будучи материей, все же в сравнении с сущностью вещи материален.

Что касается отношения'элементов'вещи и их начал, то, с одной стороны, эти два понятия у Аристотеля чрезвычайно сближены, а с другой стороны, они представляют собою нечто обязательно разное. Так, когда Аристотель говорит о форме, материи и'лишении'(лишение вносится материей в форму, когда та воплощается в материи), то в одном месте эти три принципа он называет'элементами'(Phys. I 6, 189b 16), а в другом месте – 'началами'(189a 19. 30, b 13). Сюда же можно отнести и такие, например, тексты, как: I 1, 184a 14; 5 188b 28; Met. I 1, 983b 11; III 1, 995b 27.

С другой стороны, у Аристотеля читаем (VII 17, 1041b 31 – 33):'Элемент это та находящаяся в вещи составная часть, которая в нее входит как материя, например, у слога – [звук]'а'и [звук]'б'. Судя по предыдущему, эта материальность элемента как раз и отличает его от того, что Аристотель здесь (b 27 – 30) называет началом и сущностью. Или в более общей форме (XII 4, 1070b 22 – 26):'Так как затем причинами являются не только составные элементы [предмета], но и некоторые вещи, находящиеся извне, например источник, вызывающий движение, поэтому ясно, что начало и элемент – это не одно и то же… Элементов [общих] по аналогии мы имеем три, а причин и начал – четыре'. Другими словами, если причинами, или началами, являются у Аристотеля форма, материя, движущий принцип и цель, то понятие'элемент'отличается только отсутствием движущего принципа.

Что касается более точного определения'элемента'у Аристотеля, то философ нисколько не расходится с общеантичной традицией, трактуя эти'элементы'как огонь, воздух, воду и землю. Таких мест у Аристотеля очень много. Их можно найти не только в'Метафизике', но и в трактатах'О небе','О возникновении и уничтожении'и в трактатах биологических.

Здесь, однако, у Аристотеля не все достаточно просто. Во–первых, эти элементы имеют определенные и вышестоящие принципы – теплое и холодное, влажное и сухое (например, Meteor. IV 1, 378b 10; De part. animal. II 2, 648b 9). Это, впрочем, не мешает Аристотелю и самые эти принципы'элементов'тоже именовать'элементами'(De gen. et corr. II 3, 329b 13; 330a 30. 33). Самое же главное – это то, что ни сами эти элементы, ни их собственные, тоже элементные, принципы вовсе не являются для Аристотеля подлинными и философски точно понимаемыми элементами. Оказывается, что если имеются возникающие и погибающие элементы, то должны существовать также такие элементы, которые не возникают и не погибают.

Такой элемент Аристотель называет'первичным'(proton),'верхним','небом'(De coel. III 1, 298b 6; Meteor. I 1, 338b 21; 3, 341a 3). Этот элемент вечно находится в круговом движении по периферии мира, которое и для Аристотеля является также совершеннейшим; оно свойственно эфиру по природе. Этот элемент является простейшим из тел, не возникающим и не гибнущим, лишенным как легкости, так и тяжести, возможности увеличиваться, сокращаться и также меняться качественно, то есть он вечно божествен (De coel. I 1 – 3 passim). Элементы, которые являются жизнетворными принципами живых существ, в предельно совершенной форме содержатся именно в звездах, то есть в эфире (De gener. animal. II 3, 736b 29 – 73a 1). Наконец, эфирное тело, как находящееся на максимально большом расстоянии от земли, должно и двигаться максимально быстро, в то время как сферы более близкие к земле, конечно, должны проходить в один и тот же промежуток времени гораздо меньший путь, то есть соответственно двигаться медленнее (De coel. II 8, 289b 34 – 290a 5).

Нам остается подвести итог всем этим оригинальным рассуждениям Аристотеля. Но прежде чем это сделать, укажем на частое употребление у Аристотеля термина'элемент'для обозначения всего наиболее простого, что входит в ту или иную область познания. Так, мы уже знаем, что буквы являются элементами в сравнении со слогами. Точка, прямая, кривая и т. п. – суть геометрические элементы. В логических доказательствах наиболее простые, исходные посылки тоже трактуются у Аристотеля как элементы. Риторическая речь тоже имеет свои элементы. Однако ясно, что термин'элемент'Аристотель употребляет здесь везде только в переносном и в более или менее условном смысле слова.

Итак, что же нового находим мы в'элементе'Аристотеля? Это, прежде всего, наличие в нем материальной основы, которое отличает его от начала и сущности. Но материю эту Аристотель понимает не так уж просто. Материальные стихии огня, воздуха, воды и земли он тоже именует'элементами', но эти элементы у него не подлинные, не настоящие, не предельно обобщенные. Предельная обобщенность элемента заключается у Аристотеля в том, что его материальность достигает максимальной разреженности и является только фактом или носителем того или иного эйдоса. Материя элемента поэтому нисколько не мешает элементу быть им самим, а только является его максимально адекватным воплощением. Следовательно, об элементе Аристотеля уже нельзя сказать, что он есть что нибудь только идеальное или что нибудь только материальное. Это во–первых.

Во–вторых, свои элементы Аристотель тоже склонен считать основными частями всякой целости, как об этом мы и читаем в его философском лексиконе, из которого состоит пятая книга'Метафизики'. Но уже и в этой книге под'элементами'он понимает не только максимально новое, но и максимально обобщенное, максимально родовое (V 3, 1014b 9 – 12). В переводе же на более материальный язык (а элемент, по Аристотелю, немыслим без материи) мы должны сказать, что каждый такой с виду частичный элемент уже содержит в себе все целое в потенциальном виде, подобно семени в отношении органических тел и одушевленных существ. У Аристотеля, таким образом, элемент целого тоже заряжен этим целым и проявляет себя как действенные законы и метод для того целого, куда оно входит как элемент.

Аристотель мыслит свои элементы как принципы порождения вообще всяких структурных образований, например геометрических. И, наконец, подлинный и настоящий элемент всего мира, а именно эфир, движется с максимальной быстротой – и здесь у Аристотеля смутное предчувствие современных