просьбу о помощи. Митрополит Алексей снаряжает в Нижний Новгород посольство: двух сановитых церковных иерархов — архимандрита Павла и игумена Герасима. Им поручено воздействовать на князь- Бориса пастырским словом, а буде заупрямится, прибегнуть к власти суздальского епископа, пребывающего в Нижнем.
То ли этот епископ состоял в сговоре с Борисом, то ли князь был уже несколько невменяем, но угроза митрополичьего осуждения не подействовала.
Тогда Москва отправляет в Нижний Новгород ещё одного своего посла, Сергия, игумена малочисленной Троицкой обители, расположенной в лесу, в нескольких верстах от волостного Радонежа и примерно на полпути между столицей княжества и Переславлем. Выбор правительства не случаен. Дело не только в том, что Сергий — личный друг митрополита. Известность его несколько иного рода. Она не ограничивается каким-то избранным кругом лиц. Она никогда и никем не распространялась намеренно. Наоборот, сам Сергий вот уже несколько десятков лет всё, казалось бы, делает для того, чтобы жить как можно незаметней, подальше от людских перепутий. Но молва — не досужая, суетливая, а отцеженная сквозь мелкое ситечко народной тугодумной приглядки — такая молва о нём разбрелась уже в пол- Руси.
За тёмными лесами, на горе Маковец, выстроил себе келью человек праведной жизни, приходят к нему отовсюду, в одиночку и толпами, холопи и князи, бесправные и владыки, сироты и вдовы. Сам сирота от юной версты, с виду-то невзрак, худ, но в кости и в жилах крепок, робит сам в огороде, плотничает, водоносы деревянные носит, печёт хлебы и просфоры, а то и игрушки малым детям ладит. Обычай у него: куда б ни пошёл, хоть за сто вёрст, ни за что не сядет ни на коня, ни в тележку, но всё пешком. Стало быть, сожалеет и о бессловесной твари. Когда утешает, не поймёшь, чем и утешает, слов-то скажет совсем мало, но приползёшь к нему болен, а от него будто на крылах, до того легко станет…
Сейчас, оставив за спиной монастырскую тропу, Сергий шёл по Владимирской дороге, как обычно, пешком, лёгкой своей стопой, так что в день без труда одолевал вёрст до полусотни, — с чрезвычайным наказом Москвы. Его выходили встречать, сопровождали от села к селу, приноравливаясь к стремительному шагу скорохода; ему жаловались, его засыпали вопросами, ему наказывали молиться — за упокой усопших, о здравии живых…
Но был ли способен самонадеянный и заносчивый Борис воспринять глаголы такого посла? Эко диво: заявился бродячий монашек, да мало ли сейчас всяких бродяг-оборванцев шатается из княжества в княжество? А то подговорит какой смышлец двоих-троих себе подобных, и сбегут в лес — прятаться от податей, — а ты его изволь игуменом величать! Не могла, слышь, Москва снарядить кого повидней? Или совсем там нынче обедняли, что лапотника шлют, лыком подпоясанного?
Борис и для беседы-то не желал принять черноризца. Тот, слышно, надеется упросить его, чтоб шёл на Москву — для полюбовного разбора случившейся в дому Константиновичей свары. Пусть сам убирается, откуда заявился! Да поживей, пока не навесили ему на руки, на ноги темничных вериг, эти-то потяжеле будут, чем монастырские.
Как-то утром подивила Бориса оцепенелая тишина, нависшая над городом. Почему в соборе и в иных храмах не звонят к обедне? А потому не звонят, доносят ему, что посол московский велел все церкви в городе затворить и не возобновлять обычной службы до особого на то распоряжения митрополита Алексея и великого князя Дмитрия Ивановича. Да как это он посмел в чужом княжестве хозяйничать! Когда и где слыхано на Руси, чтобы все до единой церкви в городе затворялись своей же властью! Такого и татарове не деют! Да так, говорят, и посмел, что попы наши послушались и храмов теперь не отворят, хоть пытай их, князь, калёным железом.
В глазах Бориса сверкала ярость, но в груди холодным, замораживающим комом оседала растерянность.
А тут ещё некстати от верных людей передают: Дмитрий-Фома собрал по своему суздальскому уделу великую рать, а московский Дмитрий снарядил ему в помощь великокняжеский полк; идут войска на Нижний. В голове не укладывалось: два вчерашних ворога, два Дмитрия соединились, и брат ведёт на него московскую и суздальскую рати!
С малым числом спутников Борис поскакал навстречу, выслав вперёд людей с упреждением: меныиой-де хочет покаяться и замириться. А что ещё ему оставалось? Ехал сейчас и видел: ну, какое войско смог бы он, если даже и захотел, собрать в этих лесах и болотах, почти необитаемых? Шутка ли, до самого Бережца-села, стоящего на левой стороне Оки, немного выше усть-Клязьмы, не встретили почти ни единой живой души!
Здесь, в Бережце, Борис и ждал со своими боярами. Насколько искренне повинился Борис, время покажет, но теперь-то всё выходило по-доброму: младший отказался от своих посягательств на Нижний Новгород, бес его на этом попутал да ханская лесть. А старший — он мог бы вести себя иначе, в полном был праве и вообще лишить Бориса собственного удела — оставил ему всё же Городец с волостями. Княжество богатое, город древний, обширный, валы стоят как горы…
Всегда-то бы так полюбовно кончались на Руси княжьи и всякие иные распри — с совестливой оглядкой на людей, на предание предков-миролюбивцев, на судьбу страстотерпцев Бориса и Глеба. Но довольно, довольно бы и самих распрей.
Во встрече на Бережце отчётливо просматривалась современниками умная, доводящая начатое до конца мысль Москвы, олицетворяемая сейчас действиями её посланца.
Известие об исходе ссоры в дому Константиновичей, а главное, о благополучной развязке московско- нижегородского противостояния, длившегося открыто без малого пять лет, облетело русские пределы. Несмотря на губительные моры, на ордынские и внутренние подстрекательства, были всё-таки, с каждым годом умножались поводы для радования и надежд…
Историки справедливо отмечают: самые подробные и обстоятельные свидетельства о временах «великой замятии» в Орде сохранились не в письменности завоевателей (от неё почти ничего не уцелело), не в хрониках и путевых заметках арабских и персидских авторов, а в русских летописях. Это и понятно: кому, как не нашим летописцам, приходилось в те тревожные годы с особым пристрастным вниманием следить за всеми переменами на ордынском троне?
Распадение Улуса Джучи на Заволжскую и Мамаеву Орды способствовало появлению целой сетки трещин, в разных направлениях пересекших имперский монолит. Военные и торговые скрепы фантастического государства завоевателей и заимодавцев явно не выдерживали.
Опытный наблюдатель мог бы заметить, что первые признаки увядания империи дали о себе знать уже несколько десятилетий назад, когда из числа покорённых земель стали потихоньку выбывать то Болгария (в 1300 году), то Иран (в 1336-м). Начиналось с окраин. Год 1354-й принёс известие о том, что в руках враждебного Орде Османского государства оказались Дарданеллы, и, следовательно, империя Чингисидов отрезана теперь от Средиземного моря, от союзного ей Египта. Через пять лет после этого Орду потеснили с берегов Дуная. Возникло самостоятельное Молдавское государство, вынудившее завоевателей отойти восточнее Днестра.
В 1361 году один из сарайских царевичей сбежал вверх по Волге в Булгарию, захватив попутно все ордынские приречные города, — с целью создать неподвластное Орде Булгарское царство. В том же году перестали чеканить монету с именами золотоордынских ханов в далёком Хорезме. Это означало, что хорезмская область также отделяется от джучидов. Вот-вот готова была отколоться от Сарая приволжская область, расположенная южней ордынской столицы.
В 1363 году великий князь литовский Ольгерд ходил с войском к реке Буг и там, у её притока, в урочище, именуемом Синими Водами, а позже и в устье Днепра разгромил «три орды монгольские» — объединённое войско заднепровских кочевников, находившихся в относительном подчинении у Мамая. Ольгерд даже в Крым тогда проник, во «святая святых» Мамаевой Орды. А через год в том же Крыму генуэзцы напали на Судак и захватили его, доставив очередные хлопоты Авдуле и его темнику.
Закончился полной неудачей набег на Рязанское княжество ордынского военачальника Тагая. Он напал было на Рязань и даже пожёг её, но при отходе настигла Тагая рать рязанского князя Олега; вместе с ним в погоне участвовали князья Владимир Пронский и Тит Козельский. Возле Шишовского леса русские дружины вонзились в порядки ордынцев. Бой был лютый, погибло много с той и с другой стороны, первыми не выдержали воины Тагая и обратились вспять, покидав обозы с награбленным добром. Победа была у
