«союзников». Земля его не хотела противостоять Руси. В то же время она не имела сил оказать поддержку великокняжескому ополчению. И Олег в данном случае был только послушным голосом своей малой и сирой земли.
Какими дорогами шли из Москвы? Составитель Никоновской летописи, повторяя один из списков «Сказания», рисует следующую картину начала похода: выступая из Кремля, Дмитрий Иванович «брата же своего князя Володимира Андреевичя отпусти на Брашеву дорогою; а Белозерьския князи Болвановскою дорогою с воинствы их; а сам князь великы поиде на Котел дорогою со многими силами».
Это «распределение дорог» между разделённым натрое ополчением было потом принято на веру Татищевым и позже закрепилось в исторических трудах, перебрело в популярные брошюры, романы.
Болвановская дорога пролегала мимо нынешней Таганки, оставляла слева Андроников монастырь и уходила на старинное Косино, приближаясь затем к левому берегу Москвы-реки. Брашевская же дорога, названная так по великокняжескому волостному селу Брашева, начиналась в Заречье, и, чтобы попасть на неё, надо было у стен Кремля переправиться через Москву-реку. Перевезтись на другой берег надлежало и ратникам, шедшим по южной, Серпуховской дороге мимо подмосковного села Котлы.
Однако, зная расположение этих трёх древних дорог, трудно поверить в то, что великий князь сам «поиде на Котел». Ведь в итоге он мог попасть лишь в Серпухов. Если бы, в свою очередь, Владимир Андреевич держал путь на Брашеву, то оказался бы наконец в Коломне. Но в Коломне Владимиру Андреевичу сейчас делать нечего, как и Дмитрию Ивановичу в Серпухове. Перед каждым из них стояла своя очень ответственная задача, которую они не могли никому передоверить. В преддверии битвы Владимир Серпуховской брал под надзор юго-западные границы Междуречья, боровско-серпуховской рубеж, к которому с запада приближался ныне Ягайло.
А Дмитрию Ивановичу, как известно, предстояло уряжать полки, ждать в Коломне новых донесений разведки и, исходя из них, внести поправки в дальнейшие сроки похода. Так что «ошибиться» дорогами они могли лишь по воле одного из переписчиков «Сказания». Исправим же эту ошибку: Владимир Андреевич идёт на Котлы; его двоюродный брат, великий князь московский, — на Брашеву. Так подсказывают не только доводы здравого смысла, но и «преданья старины глубокой».
Среди святынь, особо почитаемых жителями древней Москвы, второе место после Троице-Сергиева монастыря прочно занимала ещё одна пригородная обитель — Николо-Угреши. Уже в XV веке Угрешский монастырь имел собственное подворье в Московском Кремле — честь великая, редко кто её удостаивался. Русские цари в XVII веке многократно ездили в Угреши на «государево богомолье». Расположенный на левом берегу реки Москвы, в нескольких верстах ниже Коломенского, монастырь со временем стал излюбленным местом паломничества, москвичи по праздникам приезжали сюда семьями, с детьми, на целый день. К 500-летию Куликовской битвы в Угрешах была торжественно открыта часовня-памятник, символикой своего убранства подтверждавшая, что начало истории Угреш восходит к… августу 1380 года.
Что же произошло здесь тогда?
Предание гласит: держа путь на Коломну, Дмитрий Иванович проезжал лесным урочищем и на одном из деревьев увидел образ святителя Николая. Необычное явление иконы, так много говорившее сердцу русского средневекового человека, ободрило князя, то был благой знак в самом начале тревожного пути; Дмитрий якобы воскликнул: «Сие место
Наконец, на то, что Дмитрий шёл из Москвы Брашевской дорогой, а не на Котлы, указывает и само «Сказание о Мамаевом побоище». В одном из его списков читаем буквально следующее: «Князь же великий Дмитрий Иванович разделись з братом своим з князем Владимиром Андреевичем, понеже невозможно бе воеству их вместится единою дорогою. Сам князь великий поиде дорогою Засенною на Прашево, а брата своего отпустил дорогою на Котел».
Три сторо?жи. Хотя и «Краткий рассказ» и «Летописная повесть» ни слова не говорят о снаряжении Дмитрием Ивановичем трёх сторо?ж в верховья Дона, было бы легкомысленно на этом основании усомниться в достоверности того, что сообщает о действиях русской военной разведки «Сказание».
В предприятии, небывалом по охвату пространств и по числу участвующих в нём ратников, без разведки, чётко действующей, разветвлённой и прочно связанной со ставкой великого князя, обойтись было просто немыслимо. Известно, что во времена первой Литовщины Москва ещё не располагала достаточно опытной и надёжной дальней сторо?жей. В течение десяти с лишним лет такая сторо?жа была при великокняжеском войске не просто создана, но и закалена буднями изнурительной, полной риска и смертельной опасности службы. Это был цвет московского воинства, содружество витязей наподобие былинной богатырской заставы. Разведчики, числясь личными слугами великого князя, были приписаны к его двору. В народе знали их по именам и прозвищам, лучшую часть жизни они проводили в седле, отвага была их невестой, ветер прирастал к их плечам подобием крыльев, большинство из них сложили голову, не повидав напоследок родных и близких.
«Сказание» почтительно называет их по именам. В первую сторо?жу, посланную к Тихой Сосне, как мы помним, ещё в июле, входили: Родион Ржевский, Андрей Волосатый, Василий Тупик. Это — по редакции «Сказания», использованной никоновским летописцем. Остальные «оружники» первой сторожи по именам тут не названы, о них говорится лишь вообще, как о «крепких мужественных» бойцах. Судя по всему, поименованные разведчики были начальниками десяток или даже более крупных подразделений.
Вторую сторо?жу, отправленную вскоре за первой, возглавили Климент Поленин, Иван Святослав, Григорий Судок. В третью, предводителем которой великий князь назначил уже известного нам Семёна Мелика, входили: Игнатий Крень, Фома Тынин, Петр Горский, Карп Александров, Пётр Чириков и иже с ними.
Но иные редакции «Сказания» дают множество разночтений в именах и прозвищах разведчиков по всем трём сторожам. В некоторых списках, например, мы вместо Андрея Волосатого встречаем «Якова Ондреева сына Волосатого» или «Якова Андреевича Усатова», и это не кто иной — подсказывает нам ещё один список, — как «Яков Ослебятев», то есть сын Андрея Осляби. Какому же списку верить больше? Видимо, последнему, ведь об участии Якова Ослебятева в битве говорит и автор «Задонщины» словами безутешного Осляби: «Брате Пересвет, уже вижу на тели твоем раны тяжкие, уже голове твоей летети на траву ковыл, а чаду моему Якову на ковыли зелене лежати на поли Куликове…»
Видоизменяются от редакции к редакции, от списка к списку и другие имена. Клементий Поленин становится Полевым, Григорий Судок — Судоковым, Игнатий Крень — Креняковым, Карп Александров — Олексиным, Пётр Чириков — Петрушей Чуракиным. В одном из списков Василий Тупик помещён не в первой, а в третьей сторо?же, имеются и другие перестановки. Всё это вроде бы вызывает недоверие, но в то же время сквозь зыбкую поверхность разночтений проглядывает некая твёрдая, устойчивая основа. Такова особенность Предания: растворяясь в людской молве, оно неизбежно утрачивает что-то от первоначального своего облика, кто-то недосказал, кто-то недослышал, кто-то, наконец, неправильно переписал, не сумев разобрать полустёршееся имя. Конечно, хорошо бы иметь дело с менее противоречивыми источниками. Но мы имеем дело с такими, какие нам достались. И спасибо «Сказанию» за то, что оно своим многоголосием отнимает у забвения хотя бы ещё несколько имён и судеб героев Куликовской битвы.
Известно, что последняя из сторо?ж — вместе с остатками первых двух — участвовала и в самой битве, войдя в состав сторожевого полка. Того самого, из которого выехал на единоборство Пересвет и в котором при «первом суиме» стоял великий князь московский.
Три сторо?жи были чрезвычайными воинскими подразделениями. Но значит ли это, что в предыдущие месяцы дальние подступы к русским княжествам находились в безнадзорном состоянии?
Одна из редакций «Сказания» свидетельствует: нет, не находились. Кроме чрезвычайных сторо?ж Дмитрий Иванович имел на юге в своём распоряжении ещё и долговременно действующую порубежную заставу, и она насчитывала не менее пятидесяти воинов.
