…с научной трезвостью объяснил Прахов историю Кирилловского храма, заново «открытого» им. Полностью отвергнув легенду, окутывающую эту историю, чем он очень гордился.
Перед Катей лежал кабинет с картинами Шишкина, Куинджи и Крамского на стенах. С массивным, заваленным ворохом чертежей, эскизов, фотографий и хромолитографий письменным столом, за которым возвышался широконосый, румяногубый и пушистобородый мужчина в круглых профессорских очках и бархатной домашней куртке, взволнованно и смущенно капающий в рюмку микстуру из голубоватой склянки.
— Ангел мой, успокойся! Ты сама на себя не похожа. Выпей валерьяновых капель, — сказал он.
Ей?!
Катя невменяемо огляделась, запечатлевая взглядом бесценные подписи на картинах.
Это подлинники! Откуда они здесь? Где она?
Ее окружили незнакомые шкафы, вещи и книги. И только прилипшая к ладони пастушка-маркиза невозмутимо стояла на том самом месте, равнодушно улыбаясь ей золотой галантной улыбкой.
— У тебя расстроены нервы… Милая, я просто не понимаю… — Румяногубый шел к ней, благоухая мятной валерьянкой.
— Кто вы?! — собралась заорать Дображанская, понимающая еще меньше его. Но вместо этого завопила столь мерзко и визгливо, что ей стало противно от самой себя. — Не смейте обходиться со мной, как с ребенком! Вы нашли его в Кирилловских! Это Он! Вы не вправе оставить его себе! Я настоятельно требую…
— Душенька, это сказки! — вкрадчиво возразил встревоженный очкарик, робко протягивая ей утешительную рюмку. — Все, что имеет касательство к Кирилловской церкви и пещерам под ней, досконально изучено мной. Я заново открыл для Киева этот храм и, как профессор, могу доказать тебе научно…
«Так он таки профессор! Надо ж…»
— Если вы немедля не пообещаете мне отнести его в Лавру, я уйду от вас! Сейчас же! — привела Катя профессору отнюдь не научный, но куда более действенный аргумент.
— Хорошо, хорошо, душенька, успокойся, — обмяк ученый, глядя на нее встревоженно и смятенно — так, точно не верил собственным ушам и глазам.
— И накажите, чтобы непременно в Успенскую! — чванливо наказала ему Катерина.
И по одной этой короткой реплике поняла, что играет с неразъясненным профессором, как кошка с мышью, — в ней был царственный деспотизм и непонятное, затаенное злорадство.
— Я поступлю, как ты просишь, милая, раз это столь важно для тебя. Но я и не понимаю. Не понимаю! — заплакал профессор. — За без малого двадцать лет нашего брака…
«Так он мой муж? Я схожу с ума!»
Катя испуганно дотронулась до своего лба…
В кабинете стало невыносимо душно.
Румяногубый муж в бархатной куртке, и его профессорский стол с чертежами, и стены с Шишкиным и Куинджи вероломно поплыли куда-то влево.
— Дмитрий Владиславович пожаловали, — донесся оттуда девичий голосок.
Катя повернула плавящуюся голову, но увидала лишь аккуратный русый пробор и сразу же заслонившее его высокое и темное пятно.
Пятно потянулось к ней. Попросило:
— Позвольте ручку, милая Эмилия Львовна!
Катина размякшая ладонь оказалась внутри холеной мужской руки, и на безымянном пальце ее сидел массивный серебряный перстень с голубоглазым камнем… Но кольцо не удержало Катю — ее вдруг затошнило, закачало, неудержимо потянуло на пол. Пол бросился к ней и больно ударил. Затем затих.
— Моя Яшная пани! — озабоченно загнусавил сверху суетливый голосок. — Шейшаш! Шейшаш вам штанет намного лучше!
Катя с трудом приподняла прилипшие к глазам веки и с облегчением увидела на потолке свою родную бронзовую люстру.
— Я видела… — с колебанием проговорила она, безжалостно вытряхнутая из своего странного видения и оглушенная полом.
— Не ишвольте бешпокоитьчя, моя Яшная пани! — предупредительно прошепелявил заботливый Черт. — Это шлушаетчя. От большого пелелашкода внутленней энелгии. Ошобенно когда пелвый лаш… Шейшаш вам штанет лучше! Повельте!
— Послушай, — помрачнела Катерина Дображанская, ощупывая ошарашенную голову. — Я, кажется, забыла спросить тебя самое главное. Кто такой твой К. Д.?
— Мой К. Д.? — сладко переспросил ее Черт.
И в его вибрирующей восторгом интонации прозвучало сдерживаемое, рвущееся наружу, страстное и верноподданническое ликование:
— Лашве вы не поняли, моя Яшная пани?! К. Д. — это вы!
Рассвет шестого июля застал Машу Ковалеву сидящей на площадке бесперильного балкона (на которую они приземлились вчера с Дашей, благополучно проигнорировав лестницу подъезда) и, обняв зябкие колени, зачарованно вглядывавшейся в прозревающее небо первого дня своей новой жизни.
Вчерашний день был лишь путаным черновиком с множеством помарок и ошибок. Нынешний поднимался над
Ее прошлый Киев существовал для нее лишь в мечтах — был умершим, книжным, заученным до автоматизма и давно уже не реальным. В то время как Киев живущий ограничивался немногочисленными и лишенными индивидуальности зарисовками быта: двором ее дома и замусоренной Кадетской рощей, заплеванными остановками и суетливым продуктовыми магазинами, библиотеками, музеями, институтом…
И вдруг Город ввалился в ее жизнь, заполнив ее всю до краев, и плоские истории из учебников, предания и легенды внезапно приобрели объем, запах и крутизну реальных гор, улиц и домов. Далекое, как усталая сказка, прошлое и измельченное рутинное настоящее слились во единое и неделимое — всегда. Точно так же, как бездумное название улицы Ярославов Вал неожиданно обрело для Маши исконный, важный и вечный смысл.
Здесь (она ведь знала это с первого курса!), от Золотых ворот в Киев, проходил высокий вал, защищавший Град от врагов. И возможно, тысячу лет назад, на том же месте, где сидит сейчас она, сидела на страже ее прапрапредшественница…
Передернув колкими от утренней прохлады плечами, Маша вернулась в комнату и погладила темнокожую книгу.
