Бо на вечорницях дiвки — чарiвницi…
Як прийшов вiвторок — зiллячко зварила,
А в середу рано Гриця отруiла.
Як прийшов четвер — то вже Гриць помер.
— Вон он, — сказала Маша.
Даша вылезла из машины Мира и остановилась, держась за дверцу и дуя губы, — особняк рядом с бывшим театром «Бергонье», приютивший ныне одноименное кафе, неприятно озадачил ее сверкающей зеркально-золотой табличкой с надписью «Вход только по карточкам членов клуба».
Мир, немой, с мертвым лицом, вышел и механически подал руку Маше. Та взяла ее, опуская глаза, — мысли о бедном Мише и К. Д. с загадочным голубоглазым кольцом вдруг резко отодвинулись, и стало ужасно стыдно. Так стыдно, что живот прилипал к спине, а глаза пытались симулировать слепоту, лишь бы не видеть его ТАКИМ!
Он автоматом вышел из дома вслед за ними, не отставая ни на шаг, и ни у одной из них не повернулся язык послать ненужного присушенного в другую сторону. Обе покорно уселись на заднее сиденье его машины с компрометирующими номерами и по дороге на Пушкинскую жалели глазами его неподвижный затылок и пытались выпросить прощения друг у друга.
— Я не хотела… Я ж несла бутылку Сани… — слезливо прошептала Чуб.
— Я знаю. Это я…
— Ты ж не знала!
Но то, что теоретически обе они невиновны, почему-то нисколько не успокаивало. И тогда, требовательно подергав себя за нос, Даша утешилась недолговечностью Мировых страданий: «Всего тринадцать часов. Проблем-то! Все равно что отравиться зелеными абрикосами. Стала бы я кромсать себя за то, что случайно дала ему зеленый абрикос? Ну, поболел немного живот, ну, потошнило… Может, даже на пользу ему пойдет. Будет знать, каково это — так влюбляться!»
А Маша попыталась укрыться в том закутке своего сознания, где жила ее бесстрастная логика, невозмутимо доказывавшая ей: нет преступления в том, что она его не разлюбила — потому как и не было никакой любви. Была лишь романтическая мечта о ней, принявшая форму красавца-одногруппника и заполнившая бесконечную пустоту ее жизни, населенную такими же бесплотными фантомами прочих чувств. Мир был тенью из прошлого, где огромные дозы литературных «любовей» и приключений вполне замещали ей реальную жизнь, и она глотала книги одну за другой, словно обезболивающие таблетки, которые больной со стажем пьет еще до того, как начнется приступ…
Но главное, не было никакой любви Мира, которую она могла бы предать. Потому как всего через четыре часа красавцу Красавицкому стыдно будет вспомнить, что он «любил» убогую замухрышку Машу Ковалеву. В то время как Миша… С Мишей — это настоящее. Миша увидел ЕЕ!
Но стоило Маше, вылезая из машины, увидеть остановившиеся глаза Мирослава, как ей снова стало стыдно и мерзко уже оттого, что она пытается оправдаться.
— О’кей, — буркнула Даша себе под нос и с преувеличенной решительностью направилась к дверям клуба. Маша нерешительно пристроилась в хвост — Мир тенью потек за ней.
Толкнув дверь, Чуб оказалась в оправленном в черный мрамор холле и, развернувшись к охраннику у входа, уже открыла рот для вдохновенного вранья, но тут же закрыла его, шлепнув пухлыми губами.
— Даша? — открыл рот страж «Церцеи».
— Алекс? — поразилась она не меньше его. — Что ты тут делаешь?
— Я тут теперь работаю. Сегодня первый вечер… — Он глядел на нее, словно не в силах поверить в собственное счастье, но в то же время робко и с тревогой — и в сочетании с грубыми, выписанными плакатными мазками чертами его лица и амбаловидной фигурой это выражение было почти комичным. — А ты? — зазаикался очередной присушенный. — Разве ты тут… в клубе?
— Да! — гордо выронила та. — Бокс уже начался?
— Давно. Сейчас в самом разгаре. А у тебя…
— Что, ксиву у меня спросишь? — с вызовом спросила его она. — Ну, давай-давай! Мало того, что девка твоя меня догола раздела! Мало, что ты друга моего почти избил! Что я из-за вас на трассе чуть не погибла! — Логики в подобном перескоке с «ксивы» не было, конечно, никакой, но Даша, в отличие от Маши Ковалевой, прекрасно знала: любят и боятся люди отнюдь не логикой.
И потому выиграла в одну секунду.
Простонародное лицо Алекса стало потерянным и несчастным, огромные плечи испугались, массивная фигура угодливо подалась к ней:
— Чуть не погибла? Из-за нас?! На мопеде? — Ему даже не пришло в голову спросить: «А при чем тут мы?»
— Ладно, — царственно распорядилась чуть не погибшая. — После обсудим. Нам в зал нужно. Где он?
— Там… — Ему даже не пришло в голову уличить ее в вопиющем незнании внутренностей клуба! Он рабски кивнул, поднял голову на ее спутников, сиротливо стоявших у двери, и охренело открыл рот:
— А что ты делаешь с Миром?
— Ты его знаешь? — «Ах, да, — вспомнила она, — он же бывший диггер». — Это парень моей подруги, — объявила Чуб с видом глубокого одолжения.
— А подруга кто? — нахмурился он, глядя на Машину непрезентабельную папину рубаху.
«Ну, я и жлобиха. Надо было и Муське что-то купить!»
— Ведьма, — фыркнула Даша, надеясь, что эта правда прозвучит как исчерпывающее «отвали». — Мы спешим, — напомнила она грозно.
— Я не могу, — с надломом сказал он, наклоняясь и вымаливая прощение в ее надменных глазах. — Мужчинам нельзя. Такое правило — только бабы. Даже если я его пропущу, из зала все равно выведут…
— Ладно, — быстро и даже с облегчением согласилась Даша. — Маша, идем. А ты, Мир, пожалуйста, подожди в машине… Сюда парней не пускают, — заискивающе объяснила она.
Мир молча посмотрел на Машу и послушно вышел.
«Как дрессированный», — подумала Чуб.
В подлой и наверняка запрещенной международной конвенцией по правам человека Присухе были, следовало признать, и свои неоспоримые прелести.
— Подойди ко мне потом. Мне нужно сказать тебе что-то важное, — просительно залопотал Алекс.
Но этого «что-то» Даша уже накушалась через край.
Пульсирующий, магнетический, почти материально ощутимый гул сотни возбужденных голосов полз по пустому коридору, и Даша непроизвольно ощутила прилив любопытства и ускорила шаг.
— Кажется, там что-то интересненькое происходит…
Чуб жадно шагнула в зал и остановилась, подмятая навалившимся на нее впечатлением.
Посреди обширного помещения возвышался опоясанный красно-синими канатами ринг, окруженный десятками круглых, опустошенных и неряшливых столов, за которыми уже никто не сидел. Все стояли, подпрыгивая, вытягивая напряженные шеи, размахивая руками, охая и ахая, выкрикивая и рыча, — сотня, а то и две баб, блондинок, брюнеток, шатенок и рыжеволосых, разодетых, как манекенщицы на подиуме высокой моды, и возбужденных, как опьяневшие болельщики на стадионе «Динамо».
— Давай! Давай! — заорала одна, сгибаясь и выбрасывая вперед согнутые в локтях холеные руки, в резко дисгармонирующей с этой неэлегантной позой элегантной малиновой шляпке, с колышущимися колосьями тонкими перышками.
— Ну! Ну! — била кокетливой ногой с золоченым каблуком блондинка рядом.
Зал вдруг показался Даше ослепительно-яркой клумбой с ядовитыми, заморскими, дурманяще- хищными цветами…
— Катя, давай! Давай Динозавриху! — завопила долговязая дамочка, невольно и страстно срывая с
