И вдруг в комнату что-то влетело.
— Кабан! Дикий кабан! — завопил Шарафутдинов.
Обезумев от страха и резко изменив курс, свинья рванулась назад. За ней — толпа преследователей. Свинья шарахнулась было влево — там завизжали девчонки, вправо — наткнулась на деревенских. А сзади в два пальца свистел Шарафутдинов.
Путь был один — к трибуне. Свинья рванулась туда со скоростью мотоцикла, на вертикальной стене. Подбежав к вырытой яме, она юркнула в нее, напряглась, закопошилась, заерзала задними ногами и, пронзительно хрюкнув, проскочила под трибуну.
— Тихо, тихо ты, — шепотом увещевал ее Иночкин.
Запыхавшиеся преследователи столпились вокруг ямы.
— Шарафутдинов, — сказала подошедшая Валя. — Сбегай к завхозу, пусть придет с ключом.
Шарафутдинов не двинулся с места.
— Ты слышал, что я сказала?
Все взгляды были обращены на Шарафутдинова.
— Я не пойду, — сказал Шарафутдинов.
— Почему?
Мальчишки из-за Валиной спины грозили девчонкам кулаками, девчонки зло смотрели на мальчишек.
— Я… я ногу подвернул, — нескладно нашелся Шарафутдинов.
— Вот новости, — сказала Валя. — Тогда ты сходи, Веня.
— Не могу.
— Почему?
— Не могу, и все.
— У него гланды, — сказал Стасик Никитин.
— Ой, ребятки, — покачала головой Валя, — что-то мне это все не нравится.
— Валя, — решилась Лера. — Дайте честное комсомольское, что никому не скажете…
Дынин стоял на табурете возле висевшего на стене большого разграфленного листа: «Движение привеса по отрядам». Слева — надпись «С чем приехали?», справа — «С чем уехали?» Слева изображен костистый мальчик с изможденным печальным лицом, справа — румяный, улыбающийся бутуз с пухлыми, как у младенца, щеками и с бицепсами гиревика.
От левой графы к правой струились цветные нити: «1-й отряд», «2-й отряд» — и так далее. Нити дружно шли вверх.
Дынин заглядывал в какую-то ведомость и переставлял булавки, отмечая результат последнего взвешивания.
— Можно к вам? — спросила Валя, входя в кабинет начальника лагеря.
— Мхм, — промычал Дынин, у него в зубах были зажаты булавки с цветными стеклянными шариками вместо головок.
— Товарищ Дынин, — сказала Валя, — у меня к вам серьезный разговор.
Она была собрана, напряжена и решительна.
— Давно пора. Ты смотри, что делается. Ай-яй-яй!..
— Товарищ Дынин…
— Сиди, сиди, сейчас разберемся, — Дынин скорбно поцокал языком и сказал: — Придется завтра перед родителями ответ держать. Ай-яй-яй!.. У всех привес, а третий отряд на месте топчется. С чем приехали, с тем и уедут… А в других-то отрядах что ни день — сто грамм, что ни день — сто грамм, а то и сто пятьдесят! — Он показал на высоко задравшуюся нитку.
— Товарищ Дынин!..
Она слезла со стремянки и стояла теперь рядом с Гусем. Запрокинув голову, глядела она вверх, на деревянную девушку. Гусь снова вскочил на ящик.
— И не надо, — басил он, ударяя киянкой по резцу. — Не надо, не надо…
Костя оторвался от окна, подошел к двери мастерской и решительно взялся за ручку.
Надпись на экране:
Так Костя Иночкин сменил квартиру.
Родители приехали на трех грузовиках и привезли с собой духовой оркестр. Музыканты долго вытряхивали слюну из труб и вдруг заиграли: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама…» А родители сразу же начали развязывать узелки, растащили детей по кустам и принялись втихую кормить их пирожками, яблоками и конфетами. Только бабка Иночкина металась в поисках внука от одного куста к другому, от одной группы к другой.
А групп этих было великое множество.
Одну худенькую девочку наперебой угощали мама, папа и тетя. Девочка мотала головой, и огорченные родители вынуждены были кормить друг друга.
Натянув между елками веревку, родители Димы Стабового увлеченно играли в бадминтон. Димка сидел на траве, разворачивал конфеты, откладывал их в сторону, а из оберток делал фантики.
Двое близнецов из одной банки ели варенье, а их папа, воровато оглядываясь, наливал нечто из термоса в складной стаканчик и выпивал, не обжигаясь. Рядом валялся переносный радиоприемник и передавал «С добрым утром».
А по соседству несколько семей, скооперировавшись, устроили настоящий пикник. На траве была расстелена скатерть, играл патефон, а какая-то пара даже танцевала. Из-за кустов вдруг высунулись две руки со свежепо-даренными пистолетами (коробочки от них валялись на траве), и грянул залп.
— Костя!.. Костя!.. — жалобно звала бабушка.
Она прошла мимо медпункта, где на ступеньках с медсумкой наготове сидела докторша. У докторши было каменное лицо, ее невидящие глаза были устремлены вдаль.
Бабушка миновала площадку, где папы и дяди в майках увлеченно резались в волейбол; прошла мимо турника, на котором качалась, пронзительно взвизгивая при каждом махе, чья-то мама; ее чуть было не ушибла четырехлопастная карусель, которую с восторгом раскручивали несколько малышей — на каждой лопасти примостились парочками папы и мамы и млели на солнышке.
Кости не было.
А в столовой начался концерт.
— старательно декламировали на сцене мальчики третьего отряда.
По усеянной бумажками и другими остатками пиршеств обезлюдевшей зеленой лужайке бродила одинокая бабка Иночкина. Над кустами то и дело взвивался волан, бабка заглянула туда. Папа и мама Стабовые все играли в бадминтон.
Вдруг раздался истошный лай. Космос, с остервенением бросался на дерево и царапал кору ствола.
Ветки шевелились, листва трепетала — там явно кто-то сидел.
Бабка опасливо обошла собаку.
На сцене стояло большое вырезанное из фанеры и раскрашенное «под объем» изображение ракеты. Из дырок-иллюминаторов выглядывали две мальчишечьи головы в скафандрах. Мальчики старательно пели
