«По мере того как развертываются события, мы получаем возможность понять тот план освобождения Южной Италии, который разработал Гарибальди, и чем ближе мы знакомимся с этим планом, тем более восхищаемся его грандиозностью. Такой план можно было задумать и проводить в жизнь только в такой стране, как Италия, где национальная партия так прекрасно организована и находится целиком под руководством человека, с таким блестящим успехом обнажившего свой меч за дело итальянского единства и независимости»[56].
С огромным интересом и сочувствием следили К. Маркс и Ф. Энгельс за всеми перипетиями освободительного похода Гарибальди. В своих регулярных корреспонденциях в «New-York Daily Tribune» и в письмах друг к другу они дали полную картину и обстоятельный анализ этого похода.
«В настоящее время мы располагаем подробными сведениями относительно завоевания Гарибальди Нижней Калабрии и полного рассеяния неаполитанских войск, которым была поручена ее защита, — пишет Ф. Энгельс в статье 24 сентября 1860 года. — В этот момент своей победоносной карьеры Гарибальди показал себя не только смелым вождем и ловким стратегом, но и научно подготовленным генералом. Наступление главными силами против цепи прибрежных фортов — это такое предприятие, которое требует не только военного таланта, но и военных знаний; можно с удовлетворением констатировать, что наш герой, который за всю свою жизнь не сдал ни одного военного экзамена и который вряд ли когда-либо служил в регулярной армии, так же хорошо справляется с этим видом войны, как и со всяким другим…
Герою Италии открылся, наконец, путь на Неаполь»[57].
Пока Гарибальди триумфально двигался к Неаполю, закулисные интриги кавурианцев продолжались. Друг и сподвижник Гарибальди Бертани рассказывает о следующей характерной сцене в Фортино (возле Сапри), свидетелем которой он был:
«Гарибальди сидел в комнате остерии (кабачка), на табурете. Справа стоял Тюрр, в глубине комнаты находился Козенц. У стола, ожидая диктовки, с пером в руке сидел Бассо и рядом с ним Пиола (командующий сицилийским флотом). Войдя, я услыхал, что Гарибальди громко диктует:
— Бассо, напишите: «Дорогой Депретис, предлагаю вам совершить присоединение Сицилии к Пьемонту, когда вы найдете это нужным…»
Я почувствовал, что кровь прилила к моему лицу: глаза всех присутствующих сразу устремились на меня. Я понял, насколько важен этот момент. Гарибальди прервал диктовку и устремил на меня пронизывающий и вопросительный взгляд. Я постарался взять себя в руки и спокойно сказал Гарибальди, так же пристально глядя на него:
— Стало быть, генерал, вы отрекаетесь от своего дела?
— Как так? — спросил он с удивлением.
— Вы перерезаете жилы итальянской революции, — ответил я, — вы отказываетесь от выполнения своей программы. Сицилия для вас громадный источник сил, тем более сейчас, когда вы еще не вступили в Неаполь.
— Эти друзья, — сказал Гарибальди, указывая на Тюрра, Козенца и Пиолу, — уверяют меня, что этого хочет сама Сицилия, что там недостаток в деньгах, что на острове нет достаточного числа волонтеров, что все они не умеют владеть оружием, что туринское правительство сумеет нам оказать большую помощь.
Тюрр и его товарищи энергично кивали головами в знак подтверждения слов генерала.
Я ответил:
— Ваши партизаны будут вам верны и пойдут за вами всюду, куда вы их поведете для борьбы за свободу родины. Все-таки Сицилия вела войну исключительно на сицилийские деньги. Мессинская касса может и сейчас предоставить в ваше распоряжение сотни тысяч пиастров. Сейчас мы идем в богатые провинции, охваченные энтузиазмом, восхищенные вашими победами, — и вы боитесь остаться без оружия и людей! Нет, генерал, ищите причины, по которым у вас хотят вырвать из рук Сицилию» где-нибудь подальше, очень далеко отсюда.
Генерал задумался. Затем, покачав головой, он тихо молвил:
— Да, вы правы.
Повернувшись к Бассо, который все еще сидел с поднятым пером наготове, он сказал:
— Бассо, пишите письмо. — И спокойно принялся снова диктовать.
«Дорогой Депретис! Что касается аннексии, то мне кажется, что Бонапарт может еще подождать несколько дней. Тем временем постарайтесь избавиться от полдюжины беспокойных субъектов. Начните с двух «К» (он имел в виду Кордову и барона Камерата-Сковаццо)».
Это происходило 4 сентября. Не прошло и двух дней, как столица Королевства Обеих Сицилий оказалась в руках гарибальдийцев.
Король неаполитанский бежал в Гаету. 7 сентября Гарибальди в сопровождении десяти человек свиты поездом приехал в Неаполь. В открытой коляске он въехал в завоеванную столицу, хотя в ее казармах оставалась еще тысяча правительственных солдат; при виде проезжающего Гарибальди, ошеломленные, они отдавали ему честь.
«Мое вступление в великую столицу, — рассказывает Гарибальди в «Мемуарах», — кажется мне скорее чудом, чем реальностью. Сопровождаемый только немногими адъютантами, я прошел сквозь ряды бурбонских отрядов, еще владевших отдельными частями города. Они сдавали свое оружие и относились ко мне с большим почтением, чем к своим генералам».
«Дела Гарибальди в Сицилии и Калабрии (рассказывает Л. Мечников в «Записках гарибальдийца», стр. 151) имели слишком партизанский характер, а потому из иностранцев только люди, горячо преданные идее итальянского героя, решались разделять с ним трудности его предприятия и торжества его побед. Со вступлением в Неаполь все приняло другой характер, и молодые люди, по преимуществу военные, из всех стран спешили туда только из-за чести сражаться под начальством героя, добиться славного крещения кровью под народным знаменем возрождающейся страны. Многие явились в своих мундирах. Тут были и зуавы и венгерские гусары, солдаты и офицеры англо-индийской армии… французская рота, организованная покойным де Флоттом».
Пьемонтское правительство продолжало делать все возможное, чтобы помешать дальнейшим успехам Гарибальди. Кавур по-прежнему бил тревогу. 10 сентября он писал Лафарине: «Если мы не вступим в Церковную область раньше Гарибальди, мы погибли. Революция распространится на Центральную Италию. Мы вынуждены действовать». Отчего Кавур был так встревожен? Оттого, что за его спиной стоял Наполеон III, силой своих штыков защищавший папскую власть и Рим от революции.
Роль Наполеона III в этот период отчетливо показана К. Марксом в статье «Положение дел в Пруссии»: «Отъезд французского посла из Турина рассматривается как явная уловка, поскольку всем известно, что немедленно после свидания в Шамбери между Луи Бонапартом и гг. Фарини и Чальдини последнему было поручено командование пьемонтскими войсками, которые должны вторгнуться в Папскую область. Это вторжение было намечено в Шамбери с целью вырвать дело из рук Гарибальди и передать его Кавуру, самому податливому слуге французского императора. Революционная война в Южной Италии, как известно, рассматривается в Тюильри не как неожиданно начавшая катиться лавина снега, но как обдуманный акт независимой итальянской партии, которая со времени вступления Луи Наполеона на via sacra [священный путь] постоянно провозглашала восстание Юга единственным средством рассеять кошмар французского покровительства»[58].
Реакционеры в Тюильри намечали и другие способы воздействия на Гарибальди. Решили, например, использовать его приближенного Тюрра, который побывал в Париже и был там «осыпан императорскими ласками». Бонапарт надеялся, что Тюрр уговорит Гарибальди вместо похода в Рим высадиться в Фиуме и вместе с венгерскими эмигрантами водрузить там знамя венгерской революции. С этой же целью был сделан опыт с Кошутом[59], которого отправили к Гарибальди, чтобы склонить его к планам императора и отвлечь от настоящего следа, который указывал ему на Рим. «Гарибальди, — пишет далее Маркс, — воспользовался Кошутом как средством для возбуждения революционного энтузиазма; поэтому он чествовал его народными овациями, но в то же время мудро сумел провести границу между его именем, представляющим дело народа, и его миссией, скрывающей ловушку Бонапарта. Кошут вернулся в Париж совсем понурый…»[60].
Тюрр также не смог оказать влияния на Гарибальди (как мы уже видели из сцены в Фортино, рассказанной Бертани).
