Андрей Арьев, писатель:
Довлатовские персонажи могут быть нехороши собой, могут являть самые дурные черты характера. Могут быть лгунами, фанфаронами, бездарностями, косноязычными проповедниками… Но их душевные изъяны всегда невелики — по сравнению с пороками рассказчика. Довлатовский творец — прежде всего не ангел. Зане лишь падшим явлен «божественный глагол».
(
Валерий Попов, писатель:
Не менее беспощадно, чем со всеми прочими, обращался он и с главными своим героем, носящим имя Сергей Довлатов.
Конечно же, у столь непутевого героя должен быть весьма «путевый» автор — иначе они погибли бы вместе в самом начале совместного существования, как погибли постепенно все довлатовские герои, для которых происшествия довлатовских рассказов были непосредственно жизнью, а не литературным материалом. Некоторая дистанцированность автора от героя долгое время спасала Довлатова. Конечно же, автор все продумывал за своего героя и вел его так, чтобы тот все время находился «у черты», но не погиб бы сразу.
Для того чтобы «пасти» столь рискового субъекта, автору приходилось быть собранным вдвойне. Это при уравновешенном и благополучном герое автор мог бы расслабиться и загулять сам, но тут все происходило наоборот: автор все время должен быть начеку и время от времени вынужден был предпринимать жесткие меры, его герою никак не свойственные.
(
Елена Клепикова, писатель:
Не стоит прижимать писателя к его авторскому персонажу. Они не близнецы и даже не близкие родственники. Даже если анкетные данные у них совпадают точка в точку. У довлатовского автогероя — легкий покладистый характер, у него иммунитет против жизненных дрязг и трагедий, он относится с терпимой иронией к себе, сочувственным юмором к людям, у него вообще — огромный запас терпимости, и среди житейского абсурда — то нелепого, то смешного, то симпатичного — ему живется, в общем, не худо.
Оттого герою в рассказах живется так легко и смешливо, что сам автор в реальной жизни склонен к мраку, пессимизму и отчаянию. Литература, которой Довлатов жил, не была для него — как для очень многих писателей — отдушиной, куда можно сбросить тяжкое, стыдное, мучительное, непереносимое — и освободиться. Не было у него под рукой этой спасительной лазейки.
(
Иосиф Бродский, поэт:
При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: более выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженности глубинный смысл, руку провидения.
(
Анатолий Найман, поэт:
Подозреваю, что писательство было для него еще и средством отгородиться от порядков и людей, так или иначе терзающих каждого. Он был ранимый человек и своими книгами защищался как ширмой. В конце концов всякая ширма берет на себя функции стены, как всякая маска — лица. Он ее украшению и укреплению отдавал почти все силы, публика таким его и воспринимала, таким и судила. Но жить ему было настолько же неуютно, как тем из нас, кто пользуется любой возможностью эту неуютность подчеркнуть и свою позицию отчужденности, то есть другую ширму, продемонстрировать.
(
Виктор Соснора, поэт:
Книги Довлатова написаны в профиль, его герой Долматов — такой же двойник, как у Чаплина — Чарли. Сергей Довлатов — уникальный случай в русской литературе, когда создается всеми книгами — единый образ.
Его герой — двухметровый чудак, неудачник, то фарцовщик без денег, то конвоир спецвойск, упускающий заключенных, то неожиданный муж, влюбленный и не знающий, где его жена, то русский в Америке, которого шпыняют люди намного ниже его и ростом, и умом. Это Долматов. Но Довлатов, пишущий, пристален, жесток, непрощающ, он создает себе множество щитов то грубого, то изысканного юмора и иронии, и за всем этим стоит тот мальчик, ранимый, добрый, чудесно-умный и чистый, которого я впервые увидел на университетском балу в новый, 1962 г., на елке, где он стоял в галстуке, под потолок, и думалось: как жить тому, у кого головы всех друзей — под мышкой, а женщины — по пояс?
(
