предупреждению. Какая тайна в том, что он обещал предупредить о турецких кораблях? Это от турок тайна! То, что близятся перемены, тоже не тайна, об этом толкуют все и постоянно. Но он обещал молчать, слово свое сдержит.
Якопо набрал сухих водорослей и мха, стащил в кучу обломки старой лодки и все выброшенное морем, что могло гореть, приготовил смолы, чтобы дым был чернее. Когда дым поднимется вверх, его заметят рыбаки, живущие дальше по берегу, и тоже разожгут костры. Но первым будет он! Якопо всегда славился зоркостью, а к старости она стала и вовсе удивительной. Рыбак поклялся все исполнить. Да и как не поклясться! Предупредить о приближении турецких кораблей — дело благое.
Море было таким, как всегда в эту пору, в августе, — его синева, прозрачная и светлая на рассвете, темнела и густела к полудню. Белые облака неподвижно висели над ним. С юга дул несильный ровный ветер. Терпеливо ждал Якопо появления кораблей. Он ждал их на горизонте, а они внезапно и бесшумно выплыли из-за ближнего мыса. Это были не турецкие корабли. Борта турецких галер невысоко поднимаются над водой, и на них не только паруса, но и весла. А это высокобортные парусники с резными фигурами на носу, с жерлами пушек, высунутыми в темные вырезы бортов. Испанские корабли!
Якопо замер в растерянности. Появление турецких галер не испугало бы рыбака так, как внезапное и потому устрашающее возникновение испанских кораблей. Он не знал, как ему поступить теперь.
И все-таки он решился. Корабли есть корабли! Якопо высек кресалом огонь из кремня, раздул затлевшее огниво, поднес его к мху, сложенному под хворостом. Занялся огонек. Едкий дым ел глаза. Скоро костер запылал. Над ним поднялся черный столб смолистого дыма. Рыбак сосчитал корабли, вытянул из воды корзинку, где билась рыба, вложил в корзину ракушки по числу кораблей, растолкал спавшего внука, сунул ему корзинку в руку, напомнил, куда он должен идти, и, поколебавшись, проговорил: «Скажи там, это не турки, это испанцы! Скажи — испанцы. Беги!»
Он подбросил в костер сушняка и кинул ветошь, пропитанную смолой, — столб дыма стал еще чернее. Скоро на другом мысу, где корабли еще видны не были, тоже поднялся в воздух столб дыма — весть подхвачена! Теперь все побережье узнает — чужие корабли подошли к берегу. Весть дойдет до тех, для кого она предназначена, только не объяснит, что корабли испанские. Об этом станет известно, когда внук доберется до монастыря…
Тут вдруг на борту первого корабля вспухло белое облако, тяжело грохнул гром, в воздухе что-то просвистело. Сильный удар сотряс землю. Около Якопо песок фонтаном взлетел в воздух. По нему, по его костру выстрелило корабельное орудие. Ага, значит, испанцам не понравилось, что он подал сигнал! Мало радости, когда по тебе садят из пушки, но Якопо почувствовал облегчение — раз испанцы недовольны, он поступил правильно.
От корабля отвалила шлюпка. Гребцы изо всех сил налегали на весла. Дожидаться, пока они высадятся, Якопо не стал. Не ждал от них ничего хорошего. Пусть гасят его костер, если хотят. Костры уже полыхают вдоль всего побережья. Всех не загасишь! Уйти далеко он не успел. Его настигла посланная за ним погоня. Испанский офицер жестоко бил рыбака, допытываясь, кто велел ему зажечь костер. Перед смертью Якопо вспомнил старинную поговорку: «Испанцы хуже турок!»
Глава XLI
В жизни Кампанеллы было много трудных дней, но этот оказался самым трудным. Весть о появлении кораблей поразила его преждевременностью. Рыбакам было велено наблюдать за морем загодя. Но корабли ожидались много позднее. Видно, у них были причины изменить срок. Как быть с сигналом для выступления? Подавать или выждать? Он не мог принять такого решения без Мавриция и Дионисия, а их, как на грех, именно в этот час с ним не было — сложен, разветвлен заговор, и обоим хватало дел в других местах.
Пока Кампанелла колебался, он получил новое ошеломляющее известие — к побережью подошел не турецкий флот, а испанский. Случайность? Но она выглядела странно — почему именно туда, где должен появиться флот турецкий, и незадолго до того, когда заговорщики ожидали его здесь? Одно ясно: внезапно и неожиданно турки ни обстрелять берег, ни высадиться здесь уже не смогут. План нужно немедленно менять…
События разворачивались с устрашающей быстротой. Испанцы не стали крейсировать вдоль побережья, встали на якорь в одной из калабрийских гаваней, высадили на берег конницу и пехоту. Глашатаи объявили перепуганным жителям, что им ничего не угрожает. Вице-король в своем отеческом попечении о вверенном ему крае прислал корабли и солдат, чтобы уберечь побережье от предполагаемого нападения турецких пиратов.
Верный человек, близкий к губернатору, дал знать Кампанелле — план заговора не тайна для испанцев. Среди заговорщиков нашлись люди, сообразившие, что блага от заговора — дело сомнительное. Награда за донос сулит выгоды несомненные. Они сообщили властям о готовящемся выступлении и назвали заговорщиков, которых знали.
Прошло несколько дней, покуда бумаги, в которых были записаны их показания, добрались из Калабрии до Неаполя. В канцелярии вице-короля они не задержались. Едва прочитав их, вице-король увидел всю опасность заговора. Если бы речь шла только о выступлении фуорушити, беда невелика. С ними справились бы местные гарнизоны. Но доносчики утверждали, что в заговоре участвуют многие калабрийские дворяне, монахи разных орденов и монастырей, им обещали поддержку несколько епископов, они в сговоре с турками, на их стороне сам папа! Было от чего всполошиться. Вице-король немедленно собрал совет. Не меньше, чем заговорщиков, он боялся гнева короля, если вести о заговоре дойдут до Мадрида раньше, чем заговор будет разгромлен. Испанским кораблям, стоявшим в неаполитанской гавани, было приказано, взяв на борт пехоту и конницу, отплыть к берегам Калабрии. Но горным дорогам поскакали гонцы, повезли приказ гарнизонам Калабрии быть в полной готовности к боям с повстанцами. Начальником карательной экспедиции, посаженной на суда, был назначен итальянец Карло Спинелли. Он уже давно верой и правдой служил испанской короне, старался, чтобы никто не мог вспомнить, что он итальянец, говорил только по-испански и носил испанский наряд. Как многие изменившие родной земле, он был особенно жесток к соотечественникам. У Спинелли был опыт борьбы с фуорушити, но предстоявшая ему операция была куда сложнее. Приказ вице-короля гласил: высадке турок воспрепятствовать, главных заговорщиков захватить живыми. Имена Кампанеллы, Дионисия, Мавриция предатели сообщили испанцам.
Всех этих подробностей доброжелатель, известивший Кампанеллу о доносе, не знал. Однако в правдивости его слов сомневаться не приходилось. Нужно ли другое подтверждение, кроме испанских кораблей, внезапно появившихся у берегов Калабрии! Увы, есть еще одно свидетельство, которое вызвало непереносимую боль в душе Кампанеллы. Едва испанские корабли высадили на сушу своих солдат, многие заговорщики дрогнули. Стали прятаться, как от чумы, от посланцев Кампанеллы, не отвечали на условные сигналы, а некоторые поспешили с повинной. Испанцы узнaют от трусов то, чего им, быть может, еще не сообщили доносчики.
Кампанелла, Дионисий, Мавриций встретились снова в разрушенном доме подле Стило. Пока что это убежище, скрытое в одичавшем саду, казалось надежным. Как быть дальше? Благоразумие подсказывало — немедленно предупредить всех сторонников о провале, чтобы они успели бежать в горы, а потом скрыться самим. Но заговор разросся. Они давно уже не знали всех участников, а некоторые посланцы, через которых они поддерживали связь с другими заговорщиками, исчезли: не то арестованы, не то затаились. Доверие к людям пошатнулось. Все, что выглядело прочным и надежным, стало зыбким. Сомнения начал вызывать сам замысел восстания — они могли рассчитывать на его успех, только покуда их выступление было стремительным и неожиданным для испанцев. С местными гарнизонами они могли бы справиться, если бы испанцы были отвлечены ударом с моря. Теперь надеяться не на что! Надо спасти тех, кого можно спасти. И немедля скрыться самим.
Мавриций и Дионисий ждали, что скажет Кампанелла. Как непохоже все то, что ему приходилось обдумывать прежде, на то, чего ждали от него теперь! Тяжела ноша человека, от которого зависят судьбы доверившихся ему людей. С той минуты, как Кампанелла узнал о предательстве, его лицо, и без того
