El mundo es un teatro

Джон  Маверик

El mundo es un teatro   

У нас дешевый провинциальный театр. К нам редко ходит интеллигентная публика, а тех, кто приходит, скорее, привлекает тусовка в антракте, чем действие на сцене. Я знаю это, но, когда стою здесь, я перестаю отличать декорации от реальности, прошлое от настоящего, мой мир замыкается на прямоугольное освещенное пространство, и тогда мне кажется, что все мы играем самих себя. Или кто-то играет нас, переставляя наши реплики и мысли, как разноцветные фишки по аккуратно рассеченнному полю.

     Сегодня сцена освещена бледными сполохами фейерверка. Это праздничная городская площадь, а где-то там, в темноте кулис, теряются узкие изгибы несуществующих улочек, в которых тают, расплываясь, тени людей и мягкие лучи прожекторов. Сегодня праздник. Почему не поют, не танцуют, не пьют вина? Где накрытый праздничный стол с фруктами и цветами? Кажется, на заднем плане угадываются его очертания, но никого из присутствующих не интересует эта очередная плохо сработанная бутафория. Я должен еще побродить немного с потерянным, праздным видом, прежде чем встречу ее. Девушку, которую мне предстоит... полюбить? простс соблазнить, а потом бросить без всякого сожаления? Каждый раз мне приходилось по-новому решать это для себя и каждый раз она терпеливо благословляла принятое мной решение.

     И вот она подошла ко мне. Короткие светлые волосы, ярко-серые глаза и бледные щеки, только слегка тронутые румянами. Ее имя прозвучало странно: Тали.

     Собственно, наша встреча была ошибкой. Весь сюжет оказался ошибкой ( глупой? или банальной?). Мне намекнули, что на празднике будет присутствовать моя будущая невеста, девушка из хорошей семьи, которую сосватали для меня родители, и с которой я (если окажусь достаточно догадливым) смогу познакомиться еще до помолвки. Почему я решил, что это Тали? Что показалось мне в ней? Конечно, это была не она, она попала сюда и встретилась мне случайно, но сейчас я должен был твердо верить, что Тали – моя судьба, и сквозь пустоту зрительного зала и тусклую враждебность медленно вспыхивающих огней рваться в ее объятия.

     Эй, что это там с оркестром? Они играют мелодию из «Заблудившегося голоса». Впрочем, музыкальное сопровождение всех наших спектаклей ужасно похоже.У нас бездарный, дешевый театр.

     Тот парень, главный герой «Заблудившегося голоса», заболел, когда ему едва только исполнилось двенадцать лет. Как-то, оставшись дома один, он вставил кассету в игровую телевизионную приставку и на экране пошли искажения: простенький рисованый мирок каким-то непостижимым образом разложился в причудливые, геометрически правильные машинные символы. Эти странно изменившиеся фигурки продолжали подпрыгивать, двигаться и стрелять, словом, делать все то, что им предписывалось программой, и он уже протянул было руку, чтобы поправить кассету, но... почему-то оглянулся и сразу же забыл про игру. Потому что весь окружающий мир исказился так же, как изображение в телевизоре, он не узнавал знакомые предметы, неожиданно ставшие чуждыми и пугающими.

     Он никому не сказал о своей болезни, боясь, что его сочтут сумасшедшим, и страдал в одиночестве. У мира символов, как у кошмарного сна, была своя извращенная, но чудовищно однозначная логика. В нем можно было ориентироваться, и к нему можно было привыкнуть (что в конце концов и произошло), но ни слиться с ним, ни почувствовать себя его частью обычный человек не в состоянии.

     И еще – там не было людей, только их плоские тени и смутно звучащие голоса. Он бродил один по бесконечным пустым коридорам, всюду натыкаясь на свои собственные мысли и отражения этих мыслей, которые нашептывали ему стены, на однажды произнесенные слова и гулкий шорох своих приглушенных шагов. И лишь по ночам ему иногда снилась утраченная гармония, но снилась только в виде музыки и ветра, потому что он давно уже забыл, как выглядит истинный мир.

     А потом подросток вырос и превратился в красивого юношу с тонкими чертами лица и гибкой грацией в движениях. Но его прекрасные глаза никогда не смотрели на людей и не видели их. Этим юношей был я.

     Конечно, Тали – простая девушка, это видно по всему: по ее лицу, по стрижке, по манере держаться. С чего я взял, что она мне ровня? Но, убежденный в том, что она и есть обещанная родителями невеста, с которой мне, хочу я того или нет, придется связать свою судьбу ( может быть, это убеждение возникло из-за отсутствия поблизости других девушек, или из-за какого-нибудь невольного намека с ее стороны? ), я почти насильно заставил себя погрузиться взглядом в теплую, подрагивающую глубину ее испуганно раскрывшихся глаз и, словно невзначай, коснуться ее руки. Она не отпрянула; естественно, я сразу понравился ей; и, осмелев, я бережно стиснул ее тонкие пальцы и медленно повел, прогуливаясь, по пустеющей площади. Мы о чем-то разговаривали, или делали вид, что разговариваем, улыбаясь друг другу и жестикулируя, при громко звучащей музыке, заглушающей слова. Нет, слова были - для нас, а не для публики, но я не помню их. Не в них заключалось главное. Люди тактично исчезали с нашего пути, мы оказались практически одни на площади. ( Как неестественно, и как хорошо продумано!) Они еще появятся, когда придет время разрушить нашу ломкую идиллию непонимания и светящихся полутонов.

     Так же как и вчера, когда тот, другой я, бесплодно томившийся в своем искаженном мире, вдруг встретил голос. Совсем не похожий на друие голоса, бесцветные и чахлые, как выросшая в темноте трава. Этот голос был ярко-васильковый, хрупкий, как цветок, праздничный и светлый, как первая бабочка, сильный, как взломавший асфальт побег. За таким голосом можно было пойти на край света; закрыв глаза, броситься в пропасть... Лишь бы быть рядом с ним... Лишь бы слышать, как он поет. И хотя девушка- певица, которой он принадлежал, виделась моему герою такой же безликой тенью, как и все другие, он, не раздумывая, женился на ней, и был безумно, нечеловечески счастлив и любил бы ее всю жизнь, если однажды, настраивая соседскому мальчишке компьютер, не вставил бы в него диск с какой-то игрой... На экране пошли привычные искажения. Он, конечно, не обратил на них внимания, ведь ничего другого он в его состоянии и не мог увидеть. Но мальчик запротестовал: «Нет, вы неправильно делаете», - и, протянув руку, вынул диск и вставил его снова. И изображение на экране выправилось, а вместе с ним выправился и весь мир, для того, кто уже никогда не надеялся увидеть этот мир реальным.

     С той минуты его болезнь прошла. Он стал воспринимать вещи такими, как они есть. Он понял, что на свете много ярких, эффектных женщин, а его жена бледна и некрасива...

     А сейчас мы с Тали, взявшись за руки, гуляем по площади, которая медленно наполняется неизвестно откуда взявшимся дымом. Он обволакивает нас, застилает глаза, зыбкими, струящимися клубами, стелется под ноги. Мы идем, постоянно натыкаясь на какие-то предметы. В дыму не видно никого и ничего.

     А может быть, это вовсе не праздник? Кто-то перепутал декорации или это я забыл, в каком спектакле играю? Возможно, идет война и мы на баррикадах, между жизнью и смертью, на шаг от мучительной, раздирающей тело и душу агонии. Выстрелов не слышно, но пространство прошивают чьи-то полные ненависти и злобного удивления взгляды. Кто это и почему смотрит так зло? Неужели зрители?

     Во время премьеры «Заблудившегося голоса» зрители впервые не покидали зал. Они не кричали «Браво!», не прерывали реплики аплодисментами, просто сидели молча и смотрели. Мне захотелось вдруг отбросить банальную беседу и спросить Тали, что она чувствовала, когда на нее вот так молча смотрели зрители. Она не умела петь. В спектакле звучала фонограмма. Но она вся – от кончиков аристократически изящных пальцев до тускло фосфорицирующей пряди волос над неестественно бледным лицом – обратилась в голос. Ее хрупкое, невесомое тело стало телом звука. И мне казалось, что она еще долго будет звучать, как одинокий, печально замирающий аккорд, даже тогда, когда упадет занавес, погаснет свет и зал опустеет. Но спектакль закончился, смолкла музыка и колдовство развеялось, легко и непринужденно, как эфирное облачко.

     У меня странное ощущение, будто я с трудом вспоминаю свою роль. Но это абсолютно невозможно. Все мои роли я знаю назубок, они запрограммированы во мне на уровне подсознания, стали моей неотъемлимой частью, и даже если бы я очень старался, мне было бы трудно сбиться с раз и навсегда накатанной колеи. Сейчас я должен поцеловать Тали. Первый поцелуй – целомудренный и страстный. Вокруг никого не осталось, и даже дым слегка рассеялся. Я осторожно и в то же время уверенно обнимаю ее