- Я бывал тут пару раз, - ответил он уклончиво.
Мы заказали по чашке кофе - сладкого и такого густого, что на нём хоть сразу можно было гадать. Так я и делал - сидел и разглядывал коричневые витые узоры. Откуда–то со стороны кухни доносился бой часов. «Кукушка, кукушка, сколько дней я проживу после Рождества?» Одиннадцать. Добрая фрау, наверное, думает, что квартиранту стало плохо на улице и его, то есть меня, забрали в больницу.
- Детство, - заговорил Кевин, - заканчивается тогда, когда в жизни перестаёт случаться маленькое волшебство. Когда за выпавший молочный зуб фея больше не платит конфеткой, когда пасхальный заяц не рассовывает по углам шоколадные яйца, когда пуст остаётся рождественский сапожок. Понимаете, я рано потерял мать, и это было страшное несчастье. Но по–настоящему я осознал потерю два месяца спустя - когда в дом пришло Рождество, без ёлки, без подарков. Не вошло, а постояло в дверях и повернулось к нам спиной. Отцу было не до праздника - он сам чуть не слёг от горя. В такие моменты осознаёшь, что стал взрослым в худшем смысле этого слова - человеком, которого никто не любит.
Я хотел возразить, но Кевин, улыбнувшись, приложил палец к губам.
- Шшш… Вы правы. Взрослых любят тоже. Но разве человек, купаясь в любви, не ощущает себя ребёнком? Так вот, - продолжал он, - мне тогда только–только исполнилось семнадцать лет. Нормальный возраст для взросления. Так что, хоть и приходилось трудно, на судьбу я не жаловался. Но семи– девятилетние? Детство которых оборвалось внезапно и так чудовищно рано… а то и вовсе его не было? Повзрослевшие едва ли не в младенчестве, в детских домах, в семьях асоциалов, наркоманов или алкоголиков? Неродные дети, которых демонстративно притесняют. Жил у нас по соседству такой мальчишка. Его воспитывал дядя, кажется, или другой какой–то родственник. Малыш спал в холодном подвальном помещении, в комнатке с одним решетчатым окном и бетонным полом. Как–то подобрал на улице бездомного котёнка и кормил у себя в подвале. Дрессировал, помню, возле нашей калитки, учил прыгать через палочку. А потом дядя - или кто он ему был - спьяну котёнка задушил и даже похоронить не позволил. Мальчишка смастерил из веток самодельный крестик, так и тот дядя разломал.
- И что теперь с этим ребёнком? - спросил я. Почему–то мне сделалось неловко, как будто мой собеседник только что поведал нечто постыдное о себе.
Кевин пожал плечами.
- Вырос. Каким вырос - это другой вопрос. Но мне не выросших жалко - большие сами за себя в ответе, - а маленьких, беззащитных. Cкольких из них бьют дома, запирают, морят голодом, шантажируют так или эдак. «Вот сдохну, тогда узнаешь, каково быть сиротой» - самая лёгкая форма шантажа, а как она калечит. Моральное насилие бывает иногда хуже физического, но если во втором случае может вмешаться полиция, то в первом - ничего сделать нельзя. Мать или отец всегда правы. Я одно время работал в социальном ведомстве и знаю, как трудно защитить ребёнка от его родных. Самое тяжёлое - знать, что кто–то нуждается в твоей помощи и хотеть помочь, но не иметь права вмешаться… Я столько всего видел, - добавил Кевин по–детски беспомощно, и - от воспоминаний об увиденном - глаза его потемнели, а выражение лица стало жёстким.
- Что–то подобное чувствуют врачи, - сказал я, думая о своём.
Кофейная гуща, вязко переливаясь, пророчила мне долгую и безоблачную жизнь. Захотелось встать и хватить чашкой об пол.
- Да? - встрепенулся Кевин. - Вероятно. Меня никогда не интересовала медицина. Даже отвращение к ней испытывал инстинктивное. Так вот… эти истории так переполнили моё сердце, что стали выплёскиваться наружу, как кипяток из чайника. И тогда - помню, это был канун Пасхи - я накупил всяких сладостей и пошёл по домам своих подопечных. Примерно сорок адресов. Нет, не передавал из рук в руки. Ставил возле дверей или прятал в саду, но так, чтобы можно было легко найти. Это должно быть волшебством - вы не забыли? А после бродил по улицам и везде - наудачу - оставлял гостинцы. Особенно там, где видел у подъездов качели, горки, песочницы или где сушилось детское бельё на верёвках. В ту ночь я для всего города сыграл роль пасхального зайца.
Я зажмурился и представил себе Кевина, с таким же большим рюкзаком, как сегодня, только по– весеннему легко одетого. Представил, как он крадётся по мокрому от лунного блеска тротуару среди юной зелени. Забирается в чужие сады, но не для того, чтобы что–то украсть, а наоборот - отдать другим немного душевного тепла.
- Наверное, удивительное чувство…
- Да, похоже на наркотик, - признался Кевин. - Вызывает эйфорию и облегчает боль.
Он вздохнул и посмотрел на меня искоса, чуть наклонив голову. Я украдкой обвёл взглядом столики, и увидел, что люди вокруг также склонили головы, прислушиваясь к его словам.
- И я подсел на него по–настоящему. Сначала два раза в год, на Пасху и на Рождество, покупал и разносил подарки. Тем, кто - как я знал - беден. Тем, кто нелюбим. Собственно, это не одно и то же. Бедность не исключает любви, как и наоборот. Потом стал делать это чаще - каждый раз, когда оставались от зарплаты деньги. Обходил с рюкзаком за спиной не только наш город, но и соседние. Блуждал по деревням и сёлам… всё дольше и дольше, и подарки в рюкзаке не кончались. Время как будто растянулось или, наоборот, сжалось, обратилось в сплошную череду праздников. Каждый новый день стал поводом подарить кому–то радость. А ещё в пальцах появилась некая сила, какое–то странное умение…
Он поднял над головой правую руку и опять, как тогда у елки, легонько, точно циркач, прищелкнул. В ту же секунду с лепного карниза, с тяжелой латунной люстры, с лопастей вентилятора, громадной стрекозой застывшего под потолком, хлынул прохладный ёлочный дождь.
В кафе сделалось так тихо, что слышно было гудение водопроводного крана на кухне и обиженное квохтание батарей. Кевин победно улыбнулся.
- Маленькое волшебство. Не настоящее чудо, а так, ерунда: здание украсить, лампочки зажечь. Или вот еще…
Он быстро провел рукой у меня над ухом, и в ладони его очутился лакричный леденец в прозрачной целлулоидной обёртке.
- Простите, - сказал извиняющимся тоном, - для вас получилось незамысловато. Наверное, потому, что вы уже не ребёнок. Но всё равно попробуйте, поднимает настроение.
