Можно я вырасту деревом?

  Перед визитом к советнику я полночи проплакала, а под утро мне приснился наш маленький, золотобровый и хрупкий, словно фарфоровый пастушок. Он смешно топал в голубых пинетках вокруг стола и звал меня мамой. Мне было жутко и радостно, и даже уши закладывало, как при подъеме в гору, а проснулась - в горле ком. Хотела рассказать Джефу, но передумала. Все равно не поймет.

  Зато советнику все живописала в красках: и мое фиаско в центре репродукции, и маленького, который каждую ночь снится, и очередь на усыновление, которого пока дождешься - поседеешь. Советник равнодушно кивал и в тетрадку все записывал, а потом взглянул на меня поверх очков, совсем как Джеф, когда сердится, и спросил:

  

  - Фрау Хоффман, а не желаете ли завести «собачку»? По–моему, неплохая альтернатива…

  

  - Что? - опешила я. - «Собачку»? Я ребенка хочу, сына или дочку, настоящего ребенка, человеческого. А вы мне кого предлагаете? Что за тварь такую?

  

  - Ну, - советник поднял палец, как указку, сразу сделавшись похожим на школьного учителя, который вот–вот изречет что–то разумное и вечное, - собственно, «собачки» - не люди. Но они очень восприимчивы, я бы сказал, это самые восприимчивые существа на планете. Из одной и той же особи можно воспитать кого угодно: ласкового домашнего зверька, ну, хомячка, к примеру, или попугайчика, сторожевого пса, цирковую лошадь или человека. Понимаю, странно звучит, но попробуйте - сами убедитесь. Они все схватывают на лету.

  

  А чем черт не шутит, подумала я. Попробовать, что ли, эту… «собачку»? Что я теряю, в конце–то концов? А не получится, отдам обратно в питомник, пусть другие воспитывают.

  

  Джеф, как ни удивительно, обрадовался:

  

  - Давно пора завести малыша. А то у нас как–то мертво.

  

  Мертво… Каково, а? Крутишься день деньской, изучаешь всякий фэн–шуй, подбираешь обои под цвет ковра и кактусы под цвет занавесок - и вот она, благодарность.

  

  - Как в оранжерее, - сказал. - Сплошные искусственные ландшафты.

  

  

   Мы немного поспорили, и в тот же вечер отправились в питомник, выбирать «собачку». Мрачная косоугольная коробка из железо–бетона и черного бронированного стекла, втиснутая между студенческим общежитием и маленькой частной школой, изнутри оказалось чем–то средним между зоопарком и тюрьмой для душевно нездоровых преступников. На дне крошечных загончиков–камер мутный, как спитой чай, мрак, копошился, бурлил и повизгивал. В нем что–то жило, но что именно - не разглядеть за густой завесой из шепота, лая, желтых дымчатых бликов, запахов и вздохов. Лишь в коридоре теплились под потолком голые лампочки, о которые стукались на лету сытые майские жуки.

  

  - Если они разумны, - пробормотал Джеф, - то как можно держать их в таких условиях?

  

  Шагавшая впереди воспитательница передернула костлявыми плечами:

  

  - Неужели разумен кусок пластелина? Вот, держите, - и отворив одну из клеток, выволокла из темноты в освещенный коридор нечто хмурое и лохматое, тепло–палевое, как с детства любимый плюшевый мишка. Оно оскалилось из–под спутанной челки и тоненько, прозрачно завыло.

  

  Я невольно отпрянула, а Джеф спросил:

  

  - Это кто, мальчик или девочка?

  

  - А вам кого нужно? - осклабилась воспитательница.

  

  

   Вопрос оказался не так то прост. Рано утром, пока волосатое и хмурое сопело в постели, разметавшись по моей цветастой подушке и доверчиво подперев щеку языком, будто сосало во сне леденец, мы устроили маленький семейный совет. Джеф утверждал, что мальчишки неприхотливее, с ними и в поход легче пойти, и на рыбалку в ночь, и смастерить что–нибудь, скворечник или табуретку. Зато девочки ласковее, - возражала я, - и послушнее. Им проще привить традиционные семейные ценности.

  

  В конце концов, «собачкину» судьбу решило великолепное роскошно–голубое платье с широким поясом и огромным белым бантом, которое я заприметила накануне в витрине супермаркета. Под стать платью мы подобрали ей лакированные башмачки, кроватку под воздушно–розовым балдахином и скромное имя Полли.

  

  Джеф на радостях накупил целый ящик детского питания, но я настояла, чтобы «собачку» кормили со стола. Кто ее знает, сколько ей лет, но пусть будет побольше, хотя бы пять или шесть. С малышами такая возня!

  

  

   И вот мы зажили втроем - мы с Джефом бок о бок непонятно с кем или с чем. Посмотришь - в чулках, в оборочках, в кофточке с отложным воротничком - девочка как девочка. Счесать лохматость со лба и гладко заплести, за стол усадить - может накарябать печатными буквами свое имя. Или над книжкой замрет, пальцем обслюнявив страницы, а заоконное лето тонким карандашом нарисует ей веснушки да отмоет лицо до румяной белизны. А через пять минут отвернешься, а она уже носится на четвереньках по дому, скользит, как солнечный луч, по стенам, по перилам, по лестнице вверх и вниз - нетерпеливая, яркая.

  

  Перед нашим крыльцом топорщится ежиком осота небольшая полянка, обрамленная кустами, за которыми - чуть подальше - ажурной синевой клубится городской лесопарк. По утрам на розовом от восходящего солнца газоне резвятся заячьи семейки - непуганные, уютные, точно выставленные в пасхальной витрине игрушки.

  

  Выглянув как–то раз в окно - рассвет уже золотил деревянные ступеньки, и на траве лежала искристая серебряная пыль - я увидела, как Полли скачет вместе с зайцами, пружинисто отталкиваясь от земли, и ее русые косички свернулись в длинные бархатные уши.

  

  - Джеф! - завопила я испуганно.

  

  Он выскочил из дома в одних трусах - хорошо соседи еще спали - сгреб прыгучее создание в охапку, а оно, вернее, она - Полли, спряталась у него на груди, сжавшись в тугой комок, и по–кошачьи заурчала. В нашем дворе все время околачиваются бездомные кошки…

  

  Я стояла босиком на холодном утреннем полу, злая и растерянная, а Джеф улыбался и почесывал за мягкими заячьими ушками, которые не торопились превращаться обратно в косички.