Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне

стало признанием собственной слабости, того, что [Эдуард] не мог рассчитывать на восстановление былой власти, и ему приходилось принуждать к повиновению своих неугомонных подданных». Точно так же, как и в случае иерусалимского побоища (когда современники писали, что те, кто убивал, делали это порой из прихоти), личные и мелочные мотивы карающей резни тоже нельзя игнорировать, даже если эти мотивы отходят на второй план перед оправданиями искаженных библейских экзегез и соображениями чисто военного характера.

Заключение

Осады часто провоцировали наиболее мрачные эпизоды средневековых войн просто потому, что любые войны ставили своей целью захват и удержание крепостей. Как мы увидим в следующей главе, время от времени преследовались и альтернативные цели, однако они были, скорее, исключениями из общих правил. Осады имели значение, выходящие за рамки непосредственных геополитических и военных стратегий военачальников и королей, поскольку, особенно если речь шла о городах, в крепостях были, как правило, сосредоточены немалые ценности. Отсюда разорение и грабежи. Естественно, в городах и замках находились люди — население и гарнизоны. Людей можно было захватить в плен и требовать выкуп. В более широком смысле, богатства таких городов, как Каркассон, захваченный во время альбигойского крестового похода, могли профинансировать целые военные экспедиции, обеспечить армии оружием и провиантом. В личном плане добыча являлась отличным мотивом для простого солдата оставаться в войске и отчаянно сражаться за свою долю. Перспектива разбогатеть или, если речь шла о знати, стать еще богаче — являлась движущей силой для рыцарей и пеших воинов, которую нельзя не учитывать. Добыча и богатый выкуп могли целиком изменить жизнь человека. Когда в 1216 году был взят Саутгемптон, то, согласно «Истории Уильяма Маршала», «в городе была захвачена такая добыча, что даже бедняки, которые хотели хоть чем-нибудь поживиться, сразу разбогатели». В 1097 году, во время первого крестового похода, когда вот-вот должна была начаться битва при Дорилее в центральной части Малой Азии, Боэмунд Тарентский не пытался взбодрить своих воинов рассуждениями о чести или причитающихся им духовных наградах. Он говорит о добыче: «Крепко держите строй во имя веры Христовой и победы Святого Креста, потому что сегодня, по воле Божьей, все вы разбогатеете». Набор воинов в армию дофина Карла в 1358 году значительно вырос, когда он пообещал солдатам отдать на разграбление Париж.

Несмотря на жажду крови у воинов, идущих на приступ, интересно, насколько часто последующее разграбление не превращалось в откровенную бойню и тотальный хаос. Как уже обсуждалось ранее, грабеж мог носить систематический характер, а мог быть остановлен: когда в 1068 году Вильгельм Завоеватель взял Эксетер на юго-западе Англии, он велел поставить охрану у городских ворот, чтобы собственные солдаты не имели возможности приступить к грабежу. Четыре столетия спустя, в 1463 году, захватив Люксембург, Филипп Добрый оставил войско за пределами города, а сам отправился внутрь, чтобы воздать хвалу Господу в главном соборе. Воинам пришлось ждать, пока монарх закончит все свои дела и разрешит им приступить к дележу добычи. Конечно, перспектива богатой добычи могла в равной степени сломать дисциплину и привести к поражению, что часто и происходило. Подобная потеря дисциплины — правда, не приведшая к утрате самой победы, — наблюдается во время захвата замка Фронсак в 1451 году, когда соблазн оказался настолько силен, что французские солдаты, не выдержав и нарушив соглашение, решили прибрать всю добычу к рукам. Англичане сдали этот южнофранцузский город при условии, что он будет защищен от разграбления. Однако с наступлением вечера многие французские воины, издав боевой клич, спровоцировали паническое бегство лошадей, чтобы симулировать тем самым перемещение кавалерии и создать впечатление вражеского нападения. По словам Мориса Кина, «французские солдаты взялись за оружие, ворвались в город, и к тому времени, когда туда подоспели их командиры, грабеж уже был в полном разгаре, и им оставалось лишь присоединиться. Нет сомнений, что они и сами хотели этим заняться, но если бы они вообще не приехали, то в городе могла легко начаться массовая резня». Обратите внимание на отличие данного эпизода от событий в Безье, где офицеры остановили грабеж, но не резню.

Необходимо отметить, что помимо денег и другой добычи, многие воины охотились и за женщинами. Осаждающие предчувствовали вседозволенность и возможность безнаказанно насиловать при удачном штурме. Это могло активно поощряться их командирами как один из способов терроризировать врага: либо подчинитесь, либо мы изнасилуем ваших жен и дочерей. С другой стороны, очернение врагов, выставление их в качестве безжалостных насильников — как христианский Запад поступил по отношению к монголам, — могло способствовать более решительному сопротивлению со стороны осажденных. Сексуальные зверства являлись также проявлением садистских наклонностей и мести, как мы уже видели в эпизоде из истории Жакерии, когда беременная жена и дочь короля были изнасилованы у него на глазах, а потом все трое были зверски убиты. Одно из лучших повествований о взятии и разграблении города мы находим у Роджера Вендоверского, который пишет о падении Ликольна в 1217 году. Роджер, хроники которого незаслуженно недооцениваются в качестве исторических источников, подробно фиксирует, что произошло, когда роялисты нанесли поражение французам и мятежным английским баронам. Обратите внимание, что о кровавой резне нигде не упоминается (подобно многим летописцам той эпохи, Роджер никогда не замалчивал подобные эпизоды); вместо этого он показывает нам типичный образец штурма города, где первоочередными целями нападающих были добыча и женщины:

О грабежах и мародерстве

По окончании сражения королевские солдаты обнаружили в городе повозки баронов и французов с вьючными лошадьми, доверху нагруженные разным добром, серебряной посудой, мебелью и всякой утварью; и все это попало к ним в руки без всякого сопротивления. Дочиста разграбив город, они обошли все церкви, топорами взломали сундуки, забрали находящееся в них золото и серебро, одежду всех цветов, украшения, золотые кольца, кубки и драгоценные камни. Даже кафедральный собор не смог избежать разорения, его постигла та же участь, что и остальные храмы, поскольку папский легат велел рыцарям относиться ко всему здешнему духовенству как к людям, отлученным от церкви. Этот собор лишился одиннадцати тысяч марок серебром. Когда нападающие захватили все добро, так что ни в одном доме не осталось ровным счетом ничего, то каждый вернулся к своему лорду настоящим богачом. Многие женщины этого города утонули в реке, поскольку, дабы избежать позора [изнасилования], они, взяв детей, служанок и домашнее имущество, садились в слишком маленькие, слабые лодки, которые переворачивались в пути. Впоследствии в реке находили серебряные кубки и множество другого добра, к великой радости желающих поживиться.

Роджер, уроженец этих мест, был весьма хорошо осведомлен о войне в Англии и всегда старался отразить страдания простых людей. Но те немногие эпизоды гибели, о которых он упоминает в Линкольне, носят случайный характер. Он ничего не говорит о мужчинах, после гибели которых остались женщины и дети; если бы их казнили, Роджер наверняка написал бы об этом. Есть еще два источника, оба на старофранцузском, но лишь один из них упоминает о трофеях, и нигде не говорится о разорении и массовых убийствах. Характер конфликта в Англии смягчил более фатальные эксцессы других войн. Возможно, приказ никого не щадить не был отдан. Как это часто происходит, мы попросту не знаем всей правды. Наиболее знаменитые штурмы крепостей приобрели печальную известность как самые кровавые, но в средние века происходили и другие не менее жестокие осады, о которых нам ничего не известно либо потому, что они не получили отражения в летописях, либо потому, что никто не написал о массовой резне. Частота происходящих осад, смена власти и разорение городов приводили к тому, что многие эпизоды отмечались современниками без особых комментариев. Казнь гарнизона или жителей заслуживала, естественно, большего внимания хронистов, но не всегда. Резня, сопровождающая штурм крепости, была явлением вполне обычным, но, в отличие от грабежей, отнюдь не нормой. Если она происходила, то, скорее всего, являлась результатом прямой политики для конкретной осады. Лишение крова и обнищание уже сами по себе достаточное наказание, о чем недвусмысленно пишет Энгерран де Монстреле после оговоренной сдачи французами Арфлера Генриху V в 1415 году: