поскольку здесь существует определенная связь событий: в текст вносились добавления и правки, сделанные монахом из обители Ричарда). Шотландский король Малькольм
велел своим воинам больше не щадить англичан. Он приказал забирать их в плен, в вечное рабство. Некоторых пожилых мужчин и женщин обезглавили мечами, других пронзили копьями. Детей подбрасывали высоко в воздух, и они падали на наконечники глубоко усаженных в землю копий и дротиков. Эти зверства забавляли шотландцев, они развлекались, словно на веселом представлении.
Временами можно усомниться в достоверности сведений в хронике Ричарда Хексхемского, но в остальном он проявляет себя вполне объективным и достоверным летописцем эпохи: описывая вторжение, он озабочен тем, чтобы составить точную картину перемещений шотландцев и мест, до которых они не добрались. Он допускает, что некоторые из них проявили жалость к пленникам и отпустили их, других пленников пощадили ради будущего выкупа. Он пишет, что страдания жертв не были какими-то особенными, они типичны для таких войн, однако в данном конфликте эти страдания приобрели большую глубину. Эпизод с питьем крови убитых детей — скорее всего, основан на каких-то слухах. Более чем вероятно, что отдельно взятые эпизоды получили обобщение, но это не так важно, как совокупный масштаб чинимых зверств, поскольку именно данный аспект отражает свирепый характер войн и невероятные страдания мирного населения.
Все это стоит иметь в виду при обсуждении пропагандистских изречений и действий, поскольку многие акты жестокости были раздуты именно в пропагандистских целях. Нам не нужно принимать хронику Ричарда целиком и полностью, просто на основе внутренних противоречий. Вряд ли шотландцы убивали всех и каждого на своем пути, поскольку сам Ричард пишет о судьбе многих женщин, оказавшихся в плену. Он также упоминает о выкупах, но в данном случае речь, скорее, идет о воинах. Симеон пишет более определенно: «Юношей и девиц, а также всех тех, кто казался пригодным для тяжелого труда, связывали и гнали перед собой, и впереди их ждало вечное рабство». По пути на север некоторые женщины умерли от истощения. Из источников явствует, что убивали тех, кто оказывал сопротивление угону в рабство, а также наиболее уязвимых, поскольку в глазах шотландцев их ценность была невелика, и они едва ли могли перенести трудный путь вместе с войском. Рабство до сих пор процветало на «кельтской окраине», к ужасу более цивилизованных англичан (но, как мы увидим в последующих абзацах, это вовсе не означало, что в самой Англии пленники уже не представляли собой товар, пригодный для обмена). Тех, кого нельзя было забрать в плен, убивали, чтобы избавиться от них и навести ужас на других, способных оказать сопротивление, а также подорвать авторитет английского короля, продемонстрировав и подчеркнув его неспособность защитить собственный народ. Как и в случае осады Иерусалима, участь пленников решал победитель.
Наиболее ярким образцом пропаганды является эпизод с питьем детской крови. Ричард пишет об этом с оговоркой: «говорят». Явный пример того, как неприятелю-варвару приписываются худшие деяния, которых можно ждать только от отъявленных негодяев. Выставление шотландцев в таком свете возводило конфликт с ними в статус священной войны. В битве Штандартов ведущие духовные лица сознательно подчеркивали этот аспект по канонам (штандартам) северных святых (отсюда и название битвы), призывая англичан стать орудием, которым Господь должен покарать шотландцев. Повествования о беспрестанных убийствах и обезглавливаниях священников у алтарей вполне могут быть пропагандой, но основанной на реальных событиях. Церкви всегда являлись местами для убежища, но зачастую стремление обрести убежище оказывалось тщетным. Обращение шотландцев со священнослужителями не так уж отличается от обращения с ними со стороны других интервентов, на что указывают примеры из французской истории: в 1440 году Джон Талбот сжег свыше трехсот мужчин, женщин и детей, укрывавшихся в одной из лионских церквей. Церкви в Безье тоже стали местами экзекуций. И если даже такой благочестивый король, как Людовик VII, пошел на то, чтобы спалить церковь, заполненную мирным населением, как он поступил в Витри в 1143 году, то неприкосновенность святых обителей как безопасных убежищ являлась весьма условной. Было вполне естественно, что священники должны находиться возле алтарей, а паства — собираться в проходах и боковых нефах храма. И если в Кентерберийском кафедральном соборе рыцарями короля был зверски убит сам архиепископ Томас Беккет, то на что мог рассчитывать скромный приходской священник перед лицом озлобленных простых солдат, явно рассчитывавших чем-нибудь поживиться? Дети, поднимаемые на копья, вспоротые животы беременных женщин — все это были «константы» средневековой войны; об этом мы узнаем из барельефов, резьбы по дереву, из многочисленных хроник, написанных как современниками событий, так и людьми, жившими намного позднее. Нельзя абсолютно точно сказать, когда именно и где это происходило, но с учетом зверств, совершаемых на этой и других войнах Средневековья, а также принимая во внимание особо жестокий характер пограничных конфликтов, пропитанных этнической ненавистью, вполне вероятно, что нечто подобное и произошло в 1138 году, как указывают хронисты.
Осуждение совершенных зверств и злодеяний проявлялось не только касательно шотландцев, оно выражалась в отношении любых других народов и племен, живших на «кельтской окраине». Так, когда в 1136 году валлийцы совершили ряд набегов на Англию, они в «Деяниях Стефана» получили следующую характеристику: «люди звериной натуры, опустошавшие деревни грабежами, огнем и мечом. Они жгли дома, истребляли людей… Они были способны на любое преступление, готовы учинить любое беззаконие, не щадили ни старых, ни молодых, не считались ни с каким порядком, они не останавливались ни перед каким злодеянием, могли совершить его в любое время и в любом месте». О тех же событиях Джон Вустерский пишет так: «Происходило обширное, повсеместное разрушение церквей, уничтожение урожая и скота». Из двух «раундов» массовых убийств второй был масштабнее и страшнее: «Была учинена такая резня, что (не считая тех, кого угнали в плен) осталось 10 000 женщин, чьих мужей с бесчисленным количеством детей либо утопили, либо сожгли, либо предали мечу». Подобная реакция подкреплялась не только отвращением, но также чувством культурного и политического превосходства, тесно связанным с осознанным английским империализмом эпохи, о котором столь проникновенно писали Джон Джиллинджем и Р. Р. Дэвис. Экспансия, покорение и господство — под личиной цивилизационной миссии — получали значительную поддержку, если врагов клеймили как грубых дикарей.
Тот факт, что в Шотландии (особенно это относилось к вселяющим ужас гэлам) до сих пор практиковалась война, сопровождавшаяся работорговлей и беспощадной резней, лишь подтверждал информацию о зверствах, сообщаемую в хрониках современников. Король Давид и его кавалерия еще могли в той или иной степени придерживаться кодекса рыцарства и брать в плен других рыцарей ради получения выкупа, однако другие, более непокорные его войска, отнюдь не относящиеся к элите, естественно, не отличались подобным благородством. Аналогичная проблема была и с валлийцами, которые, по наблюдениям Гиральда Камбрийского, вместо того чтобы взять кого-то в плен, отрубали головы, а схваченных людей убивали, даже не пытаясь потребовать за них выкуп. Ирландцы заслужили к себе такое же отношение, когда позднее, в том же столетии, англичане прибыли в их страну. Сами ирландцы привыкли в борьбе за власть «следовать политике массовой резни, разорения и выжигания», а также обезглавливания в ужасающих масштабах. В 1069 году на юго-западе Лейнстера они не видели причин изменять своим привычкам, когда ирландское войско короля Дермота праздновало победу вместе со своими нормандскими союзниками:
К ногам Дермота положили около двухсот отрубленных вражеских голов. Когда он поворачивал каждую из них и узнавал, то в порыве радости трижды подскакивал в воздух и хлопал руками над головой, а потом воодушевленно благодарил Верховного Создателя, громко празднуя свой триумф. Он поднял голову человека, которого особенно презирал, и, схватив за уши и волосы, принялся грызть нос и щеки. Это было жестоко и бесчеловечно!
Если таков был тон литературного произведения, то какие же жестокости и зверства могли твориться на поле брани! Все это стимулировало ощущение тотальной войны, когда враги истребляли друг друга без разбора и без всяких церемоний. То же самое происходило и четыре столетия спустя. В канун Флодденского
