В 1905 году маршрут «северной экспедиции» отклонился от обычного: 24 июля императорская яхта бросила якорь севернее Стокгольма, в Бьерке. По другую сторону Ботнического залива располагалась российская провинция Финляндия. По словам Мольтке, который также находился на борту, вид у кайзера был «непроницаемо-таинственный». Тайна вскоре раскрылась. Всем было приказано переодеться в парадную форму: «Через два часа здесь будет царь». Оказалось, что Николай, находившийся на борту своей яхты «Полярная звезда», еще 18 июля связался с Вильгельмом и предложил устроить тайное свидание.
На следующее утро Вильгельм телеграфировал Бюлову, который в это время проводил свой долгий летний отпуск на острове Нордернай: «Только что мы с царем подписали договор… После подписания царь заключил меня в объятия». 26-го он изложил события более подробно:
«Усилия по нашему сближению увенчались успехом… На протяжении последних нескольких дней моя голова буквально раскалывалась от дум — как найти правильное соотношение между поддержанием интересов моей страны и приверженностью принципу монархической солидарности. В конце концов я вознес руки к небесам и вверил все воле Всевышнего. А потом еще произнес слова молитвы, сказанные стариком Дессау под Кессельдорфом… И я почувствовал чудесный прилив сил. Царь обнял меня и так крепко прижал к своей груди, как будто я его брат, и долго-долго не отрывал от меня своего благодарного лучистого взгляда».
Упомянутая молитва включала в себя следующий призыв: «Господи Боже, помоги мне, а если не хочешь помочь мне, по крайности не помогай негодяям, нашим врагам, а просто смотри сверху, как мы сражаемся. Аминь. Во имя Иисуса, марш-марш!» Врагами были французы и англичане. Словесная баталия с Никки происходила так. Прежде всего договорились, что никаких изменений в статусе Эльзас-Лотарингии не будет; Николай согласился с утверждением Вильгельма, что «дядя Берти» главный сеятель смуты. Далее последовал ужин на «Гогенцоллерне», во время которого последний лед растаял. Царь отбыл на свою яхту в три часа утра. На следующий день беседа началась с темы инцидента у Доггер-банки. Николай заявил: «Французы повели себя как последние мерзавцы, пошли на поводу у англичан. Мой союзник меня бросил». Тут Вильгельм произнес на латыни «каждому свое» и выдвинул предложение. «Как насчет одного маленького соглашения?» Проект был у него в кармане. Они вышли в отдельную каюту, где Вильгельм сумел убедить Николая поставить под ним свою подпись. Согласно позднейшему свидетельству Вильгельма, Николая и убеждать не пришлось: изучив документ, он воскликнул: «Это замечательно!» На это кайзер отозвался: «Не хочешь ли подписаться?» «Да, конечно, — ответил тот, добавив: — Ты единственный друг России во всем мире». Николай даже дал Вильгельму честное слово, что он не подпишет ничего, предложенного «дядей Берти». Вильгельм высказался, что царю следует предпринять что-то внутри страны, издать законоположения типа Великой хартии вольностей или «хабеас корпуса». По словам кайзера, это был «поворотный пункт в истории Европы» — Вильгельм, «наконец, освободил себя от жутких тисков Галло-России».
Мольтке выразил чувства многих: все выглядело волшебной сказкой. Уединенное тихое местечко стало свидетелем того, как русские преобразились: надменность сменилась изъявлениями благодарности. Бывший на борту Генрих фон Чиршки отметил, что царь был искренне рад заключению договора, предоставившего шанс на установление мирных отношений между обеими странами. Только год назад Мольтке услышал от Вильгельма характерную фразу: «На Россию лучше не нападать; это все равно что объявить войну целому континенту». До конца своих дней Вильгельм считал Бьерке крупнейшим достижением своей дипломатии — доказательством того, что миром можно управлять путем договоренностей между родственниками-монархами в разных странах, помимо всяких «пигмеев и кухарок». Достигнув 27 июля Пиллау, Вильгельм отправил Николаю послание, в котором содержались, в частности, следующие строки:
«Ты мне как дорогой брат. Союз, предусматривающий взаимную помощь в случае необходимости, который мы заключили, принесет России большую пользу. Он успокоит умы, создаст общую уверенность в прочности мира и побудит финансовые круги в зарубежных странах вкладывать свои капиталы в новые предприятия на территории России — страны, чьи природные богатства еще, по существу, не тронуты».
Вильгельм попутно выражал ту мысль, что к этому союзу можно будет привлечь и Японию и таким образом «удастся обуздать самомнение и наглость Англии, которая сейчас является ее (Японии) союзником. 24 июля 1905 года заложен краеугольный камень здания европейской политики, в этот день перевернута новая страница мировой истории, открывающая ту главу, главным содержанием которой будет мир и добрая воля между великими державами европейского континента, взаимного уважения, доверия и политики, основанной на осознании общности их интересов».
Правда, он отдавал себе отчет в том, что с Японией будут трудности: за столом переговоров она не проявит готовности расстаться с «плодами своих военных успехов». Тем не менее, по мнению Вильгельма, договор в Бьерке призван стать базой для создания в будущем «общего рынка»: к его ядру, которое будет состоять из России, Германии, Франции, Австрии и Италии, должны будут присоединиться Голландия, Бельгия, Дания, Швеция и Норвегия. «Мы будем в состоянии поддерживать порядок среди наших беспокойных соседей и в случае необходимости устанавливать мир даже с применением силы, если найдется какая-то держава, достаточно сумасбродная, чтобы его нарушить», — писал Вильгельм. Лишь для одной державы путь в это сообщество должен быть закрыт: «Если вновь использовать метафору о „брачном союзе“, то Марианна должна зарубить себе на носу, что она замужем за тобой, при случае (английский снова подвел кайзера: он написал — „в конечном счете“) может поприжиматься ко мне или одарить меня поцелуем, но только не шастать в спальню к этому островитянину-интригану, который только и мечтает всех залапать».
XX
Проблема заключалась в том, что Вильгельм и, возможно, Николай были единственными, кто воспринял заключение договора с энтузиазмом. Гольштейн сумел найти копию прошлогоднего проекта и 21 июля послал его Бюлову в Нордернай, сопроводив его рекомендацией остановить кайзера, пока не поздно. Остановить его, как мы видели, не удалось: оба они недооценили серьезность замысла кайзера. Бюлов решил добиться отказа от договора, расширив его территориальные рамки. На эту идею его навел все тот же Гольштейн, усмотревший порок договора в том, что в случае начала войны между Германией и Великобританией Россия не будет обязана ударить по Индии; кроме того, после поражения в войне с Японией Россия вообще слишком слаба, чтобы представлять какую-либо пользу для Германии. 4 августа Бюлов пригрозил отставкой в случае, если договор сохранится в своем прежнем виде. Вильгельм выразил согласие распространить сферу его действия на весь земной шар. Его послание канцлеру примечательно во многих отношениях: там он пишет, как много он делал в прошлом, чтобы удовлетворить его пожелания, а потом буквально умоляет его остаться:
«Не забудьте, что в Танжере Вы сделали меня ставкой в Вашей марокканской политике — причем против моей воли… Я сошел на берег, поскольку этого требовали интересы родины, влез на какого-то незнакомого коня, хотя из-за своей парализованной руки я вообще плохой наездник, и это едва не стоило мне жизни, которую Вы сделали своей ставкой. Я проехал через толпу испанских анархистов, потому что Вы так хотели, и потому что это дало бы выигрыш Вашей политике…
И вот теперь Вы так поступаете по отношению ко мне! Такой удар со стороны лучшего и самого близкого друга, которого я когда-Либо имел! Я буквально разбит, и у меня все основания опасаться серьезного нервного приступа. Неужели Вы готовы ответить перед Господом за то, что оставляете на произвол судьбы Вашего кайзера и господина, которому Вы давали клятву верности, от которого Вы получили столько любви и столько наград? Я не смогу этого пережить… Наутро после получения мною Вашего прошения об отставке Вы уже не застанете Вашего кайзера в живых… Подумайте о моей бедной
