рукопожатиями».
После последнего рукопожатия кайзер сжал руку в кулак, поднял ее и резко опустил — как будто рубил саблей воображаемого противника.
Единство нации — то, к чему четверть века стремился Вильгельм, наконец было достигнуто — пусть на момент. 4 августа «гражданский мир» — «бургфриден» был налицо. Рейхстаг передал свои полномочия бундесрату, в котором заседали германские монархи. Проблем с военными кредитами больше не было. Отныне кайзер и военное командование могли иметь все, что хотели. Призыв к простому народу Вильгельм сформулировал еще в своей речи с балкона: «Отныне я вручаю вашу судьбу в руки Господа. Идите в храмы, станьте на колени и молитесь за наших солдат».
О чем не было сказано, так это о необходимости затянуть потуже пояса, но скоро всем пришлось это сделать. До 1914 года четверть потребляемого в Германии продовольствия привозили из-за рубежа. Блокада сделала импорт невозможным, и, главное, необходимо было кормить армию. Цены выросли. Началась инфляция.
5 августа Вильгельм дал прощальную аудиенцию британскому послу Эдварду Гошену. Он просил передать королю Георгу V, что ввиду всего происшедшего он вынужден отказаться от званий британского фельдмаршала и адмирала королевского флота. В 6 часов вечера того же дня он вновь появился на балконе своего дворца. Рядом с ним были его супруга Дона и сын Адальберт. Часом позже в замке Беллевю состоялась скромная церемония бракосочетания другого его сына, принца Оскара, с Иной Марией фон Бассевитц. Брак считался морганатическим. Через несколько дней в Вильгельмсхафене законным браком сочетался и Адальберт; его невеста была из знатного рода. Кайзеровская чета 5 августа провела во дворцовом сквере, который выходил на берег Шпрее. Замок Беллевю, некогда принадлежавший брату Фридриха II, Фердинанду (который вошел в историю как личность с весьма порочными наклонностями), стал их постоянной резиденцией. В здании Берлинского замка Вильгельм всегда чувствовал себя неуютно, а во время войны шум и гвалт от людских толп, приветствовавших победы германцев, стал просто невыносим, и, кроме того, кайзер вновь стал бояться возможных покушений.
Георг V очень любезно попрощался с покидавшим Лондон австрийским послом графом Менсдорфом. Король заявил: «К Австрии у нас нет никаких претензий; мы лишь формально в состоянии войны. Я не считаю, что и Вильгельм хотел войны, он просто боялся, что его сын станет слишком популярен. Его сын со своим окружением, вот кто вызвал войну». Вилли Маленький и впрямь был в восторге, тем более что отец сделал его командующим 5-й армией. Остальные сыновья тоже вступили в ряды вооруженных сил. Принц Эйтель стал командиром элитного, Первого гвардейского полка. Обязанности военачальника не отвлекли кронпринца от политических интриг: он продолжал поддерживать контакт с кружком Янушау и пангермацами. В качестве своей главной задачи он поставил устранение Бетман-Гольвега и возобновил переписку с попавшим ранее в немилость Бернарди.
На 16 августа был намечен отъезд кайзера в действующую армию, но до этого в Берлине произошло много событий. 1 августа в Люстгартене был установлен увенчанный железным крестом «полевой алтарь» для службы на открытом воздухе. Здесь надлежало молить Всевышнего о даровании победы над нечестивым врагом. Торжественный молебен у памятника Бисмарку состоялся 2 августа, 5 августа был объявлен днем молитв. Все это время стояла прекрасная погода — «кайзерветтер», как ее называли немцы. Вскоре пришло известие о первой крупной победе: пал хорошо укрепленный город Льеж. Его захватили войска, которыми командовал Эрих Людендорф, выходец из незнатной семьи, пробившийся в офицеры Генштаба только благодаря собственным способностям. Он мгновенно стал национальным героем. Большое количество обычно пустовавших королевских дворцов было превращено в полевые госпитали — в Страсбурге, Висбадене, Кенигсберге, Кобленце, Шведте, Потсдаме. В усадьбе в Кадинене отдыхали выздоравливающие после ранений. Попечительство о раненых и больных воинах стало главным занятием Доны, по крайней мере в промежутках между ее попытками вмешаться в политические дела и соответствующими нашептываниями супругу.
11 августа Вильгельм, отправляя на фронт семьсот выпускников кадетского училища в Лихтерфельде, призвал их проявить «беззаветную храбрость, хладнокровие и здравый рассудок». Двумя месяцами позже под Лангемарком кадеты оказались в числе тех 50 тысяч воинов, которые очертя голову ринулись под пули отлично подготовленных солдат британского экспедиционного корпуса — «бойня невинных младенцев» показала, что слова кайзера были восприняты несколько выборочно: «беззаветная храбрость» имела место, а хладнокровие и здравый рассудок отсутствовали.
13 августа Вильгельм навестил могилу своего отца, отслужил молебен в Фридрихскирхе. В 7 утра 16 августа он дал в Звездном зале Берлинского замка краткую аудиенцию обер-бургомистру Берлина Вермуту и его министрам. В 7.30 кайзер уже был на потсдамском вокзале, где его ждал личный поезд из 14 вагонов. До Кобленца он добирался кружным маршрутом, чтобы запутать потенциальных террористов, и потому дорога заняла почти сутки — на станцию назначения он прибыл только в 8.23 следующего дня. Здание обер-президиума в этом рейнском городе стало его первой ставкой. 30 августа она была переведена в Люксембург.
II
Для Вильгельма одно разочарование следовало за другим. В Италии в отставку ушел министр иностранных дел маркиз ди Сан-Джулиано. Его преемник Сидней Соннино первоначально также занимал прогерманскую позицию, но битва на Марне заставила его изменить свои взгляды. Король Виктор Эммануил отказался выступить на стороне «центральных держав», он считал, что условия, при которых могли вступить в действие статьи союзного договора, отсутствуют. Австрийцы не проконсультировались с ним, прежде чем объявить сербам ультиматум. Кроме того, итальянцы в качестве цены за свое вступление в войну требовали передать им территории в Трентино (Южном Тироле). Вильгельм пытался убедить австрийцев отдать Италии эти спорные территории; в качестве компенсации он одно время готов был отдать часть территории Верхней Силезии, с таким трудом отвоеванной в свое время Фридрихом II. Дипломаты кайзера потерпели фиаско — итальянцев не удалось подкупить, более того, они вскоре решили, что присоединение к Антанте обеспечит им более надежный способ удовлетворения их притязаний.
Не лучше проявила себя германская дипломатия при попытках объяснить миру нарушение Германией нейтралитета Бельгии и Люксембурга. «Мы перед лицом необходимости, а необходимость не признает никаких правовых норм», — заявил по этому поводу 4 сентября Бетман-Гольвег. Под «необходимостью» в данном случае имелось в виду выполнение одного из условий плана Шлиффена — север Франции был укреплен, германским войскам требовался проход через бельгийскую территорию. Обращаясь к бельгийцам, канцлер патетически восклицал: «Германия ничего так не желает, как вашей дружбы. Неужели вы хотите пролить моря крови, ввергнуть человечество в несказанные бедствия ради одной фразы, ради формальности, клочка бумаги? Разве были такие войны, в которых не нарушался бы чей-нибудь нейтралитет?» Приводились, впрочем, и более хитроумные аргументы типа ссылки на секретную статью Венского трактата, которая позволяла пруссакам в случае возникновения военного конфликта с Францией оккупировать город Антверпен (англичане в этом случае получали право на высадку в Остенде). Бельгийцев убеждали, что французы и англичане давно намеревались нарушить бельгийский нейтралитет, да немцы их просто упредили. Для англичан вступление немецких войск в Бельгию действительно было не более чем поводом для вступления в войну; их флот еще раньше был приведен в полную боевую готовность и сосредоточен в Скапа-Флоу.
Врагами на полях битвы были французы и русские, итальянцы и сербы, но подлинным противником, считал кайзер, был коварный Альбион. «Одного слова от Англии было бы достаточно, чтобы предотвратить войну, — заявил он и добавил: — Мира не будет до тех пор, пока не будет побеждена и уничтожена Англия. Только на руинах Лондона я дарую прощение Джорджи». Бюлову он однажды сказал, что Николай с Георгом составили свой зловещий заговор против него во время встречи на бракосочетании его дочери Виктории Луизы. По его словам, «история не знала большего коварства… Господь их когда-нибудь покарает». Особенно Вильгельма возмутила неблагодарность Николая. Он всегда относился к российскому самодержцу
