нагородила черт-те чего. Я… ну, в общем, я не за утюгом пришел.
Я испускаю долгий — спасибо пилатесу — вздох облегчения и отвечаю милостивым тоном:
— Ладно, я не сержусь. Но ты действительно полагаешь, что Саймон… что у него все это серьезно? Бабс будет очень, очень обижена. Для нее ведь станет трагедией, если…
Энди вздыхает.
— Я не знаю. Он сказал, что настроен очень серьезно. Сказал, что просто испугался семейной жизни. А теперь надеется, что она даст ему шанс начать все сначала. Что тут скажешь? Конечно, он полный урод, но я не могу вмешиваться в их дела, и так уже влез. Не могу же я заставить его вести себя хорошо, хотя, если честно, у меня руки чешутся. В общем, они взрослые люди. Сами разберутся.
— Ну… Наверное, ты прав.
Наступает довольно продолжительное молчание, во время которого я размышляю: «Да уж, ну и натворила ты дел. В общем, считай: тебе крупно повезло, что вышла сухой из воды. А теперь оставь их в покое».
Неуверенно улыбаюсь, проверяя свою догадку: он на меня больше не сердится. Чувствую, что надо что-нибудь сказать, но Энди меня опережает:
— Да, кстати. В тот день. Когда я собирал свои вещи. Тебя искала какая-то женщина. Генриетта.
Хмурю брови в раздумье.
— У меня нет знакомых Генриетт. А как она выглядела?
Энди широко улыбается.
— Очень энергичная. Настоящая аристократка. Ржала как лошадь. Практичная юбка, куртка-«барбур», розовый джемпер и брошь.
— Брошь?! — восклицаю я, не веря собственным ушам. — Сколько же ей лет?
Энди морщит нос.
— Даже не знаю — слегка за тридцать?
— Слегка за тридцать? А по твоему описанию — так скорее сильно за пятьдесят. Не похожа ни на одну из моих знакомых. Даже ни на кого из маминых подружек. Она спросила меня по имени?
Энди едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.
— Вообще-то нет. Точно — нет, — говорит он. — Но она тебя знает.
— Откуда?
— Ты знакома с ее братом.
— Неужели?
— Судя по всему, — продолжает Энди, — этот брат не очень-то утруждает себя звонками домой.
«Мама с папой ужасно волнуются. А при папином-то давлении все вообще может кончиться ужасно.
— На ярмарку народных ремесел? И я знаю ее брата? Может, она этажом ошиблась?
— Не-а, — отвечает Энди, который явно находит мое замешательство уморительным. — Не ошиблась.
— Ладно, — говорю я, прекрасно зная, что надо мной издеваются. — Давай лучше вернемся к ее брату, которого якобы я отлично знаю. Как его зовут?
Энди разбирает смех. Он смеется так сильно, что целую минуту не может ничего выговорить.
— Его зовут… — Снова давится смехом. — Крис.
— Крис? — Тут уже начинаю хохотать и я… — Крис… Монстр Крис?!
— К счастью, об этом я понятия не имею.
— Но, — давлюсь я, — но… но… Крис… он же…
— Да-да, тот самый Крис: «мой старик горбатился на шахте, мать стояла на раздаче в школьной столовке, а сам я родом из Манчестера, из работяг, хочешь сосиску к чаю?!» — грохочет Энди. — Давайте же назовем его настоящее, столь приятно ласкающее слух имя… — Энди отбивает чечетку, как это обычно делают в ток-шоу, словно возвещая о прибытии новой звезды, — Криспиан!
Глава 32
Мы всё хохочем, сначала смущенно, затем все громче и громче. Оказывается, это ужасно заразно — как ветрянка. Мы хохочем так оглушительно, что в какой-то момент я вдруг чувствую, как жалко будет останавливаться. И еще, мне не хочется быть первой, кто нарушит компанию. Не перестаю думать об одном нацистском генерале, который как-то, на очередном партийном митинге, приветствуя вместе с остальными Гитлера бурными, продолжительными овациями, после двадцатиминутного стояния решил, что его ладоням уже больно, что всему есть предел, — и сел. Нет, я вовсе не хочу сказать, что, прекрати я кудахтать, Энди поставит меня к стенке, просто мне не хочется его обижать.
К счастью, в тот момент, когда я уже начинаю не на шутку беспокоиться, Энди сам приходит мне на помощь: тряся головой, он хватается за стул, его хохот ослабевает, переходя в подавленный смех, а затем — в глупую ухмылку. Втайне испускаю вздох облегчения и падаю на стул.
— Выпьешь что-нибудь? — спрашиваю я вежливо. — Или ты торопишься?
Энди колеблется.
— Ну, если у тебя найдется минутка, я бы выпил чаю.
— Минутка? — И выпаливаю, не подумав: — Да у меня вся ночь свободна! — И тут же поспешно поправляюсь: — В смысле, я никуда не тороплюсь.
И, чтобы уж до конца рассеять возможное недопонимание, скороговоркой бормочу:
— Мы сегодня встречались с друзьями с работы, я не знала, сколько это займет; так что ничего не планировала на вечер. В общем, вернулась еще до шести. Так что, когда я сказала, что у меня свободна вся, э-э, ночь, я имела в виду именно это.
«Да заткнись ты уже!» — советует внутренний (благоразумный) голос. И я подчиняюсь. Бросаюсь к раковине и наполняю чайник водой. Господи! Энди молчит. Ну, раз уж ему явно недостает воспитанности поддержать разговор, хотя бы из приличия, я сама хватаюсь за первую попавшуюся мысль из тех, что блуждают в мозгу:
— Так забавно — вот у вас с Бабс, несмотря на вашу маму, такие чисто британские пристрастия в еде. Бабс — та вообще подсевшая на чай, а ты — я имею в виду ту пиццу на дом, — это же все равно, что показать голую задницу всем своим предкам!
Повернувшись, вижу, что Энди улыбается.
— Bella! — Он начинает громко пародировать итальянский акцент. — А что ты хотеть? Моя мама, она вырасти в Италия, мама пробовать пицца в «Пицца Хат», и мама говорить: «Силы небесные! Нет уж, спасибо!», а моя с сестрой, мы жить в Стэнмор с самый детство! Мы любить чай «Пиджи типс», мы любить английский завтрак, мы не хотеть, чтобы дети в школа называть нас «макаронник»! — Вновь возвращаясь к нормальному голосу, продолжает: — Итальянцы тоже иногда пьют чай, Нэт. Если у тебя и в самом деле нет никаких планов на вечер, то можно ли считать, что ты свободна?
У меня дергается рука, кипяток брызжет во все стороны.
— Ну да, я свободна. А… ты?
Собираюсь с духом, готовясь к язвительному: «Нет, моя Печальная Девушка, как и большинство нормально функционирующих раздолбаев, в пятницу вечером я, естественно, нарасхват; я ведь просто так спросил, чтоб разговор поддержать».
— У меня сегодня сплошной вакуум. Чем бы тебе хотелось заняться? Можно заказать что-нибудь поесть… — Тут Энди, похоже, кое-что припоминает. — Впрочем, нет. Можно сходить в кино, хотя, по большому счету, это пустая трата времени: сидеть в тишине и пялиться в большой телевизор. Или — точно! — поехали в «Тейт Модерн», — я уже который год собираюсь туда съездить и чем дольше тяну, тем неудобнее перед самим собой. Чувствую себя каким-то неполноценным человеком. Хотя чай очень помогает, — добавляет он, прихлебывая из чашки.
– «Тейт Модерн!» — восклицаю я. — Современное искусство! Конечно, хочу! Но где это? Я слышала,
