Бегом на шпильках

коричневый) и сизая щетина уже в 11 утра. Когда он улыбается, его лицо покрывается веселыми морщинками. Но сейчас Мэтт не улыбается.

— Падди — плохой песик, — говорит он с обожанием. — Очень непослушный мальчик! — Затем мне: — А ты запирала дверцу в пятницу — до того, как унестись в свой спортзал?

Я прекращаю рвать на себе волосы.

— Естественно, запирала. Да какая разница? Как он вообще дотянулся?

Мэтт испускает глубокий вздох.

— Послушай, Натали, у Падди действительно коротенькие лапки, но зато невероятно длинное туловище. — Пауза. — Что с тобой происходит последнее время, а, Нэт? У начальства начинает складываться впечатление, будто у тебя ветер в голове. Ты же всегда была отличным работником. Сейчас не время демонстрировать свою профнепригодность. А на будущее — запирай эту чертову дверцу на замок.

Я отступаю. Мэтт для меня скорее друг, чем начальник. И потому мне ужасно неприятно, когда он начинает утверждать свою власть, рассеивая эту иллюзию. «Ты же всегда была отличным работником». В памяти вереницей проносятся эпизоды из нашего прошлого: вот Мэтт преподносит мне орхидею — это после того, как мне удалось поместить фотографию одной нашей субтильной солистки на центральном развороте журнала «Хелло!». А вот он кланяется мне до земли, слезно причитая: «Мы не стоим твоего мизинца!» — после того, как я уломала «Дейли Мейл» взять интервью у нашего арт-директора и — надо же! — напечатать его. Внезапно прихожу в ярость от собственной оплошности. Мэтт безусловно прав: сейчас не время слыть лодырем и бездельницей. Компания и так превысила бюджет, ухлопав все деньги на «Жизель». (Мы арендовали напрокат белую лошадь и свору настоящих гончих. Предполагалось, что это должно придать драматизма сцене въезда охотников в деревню. К несчастью, затея закончилась судебной тяжбой: одна из гончих приказала долго жить, попав под лошадиные копыта.) А теперь упорно ходят слухи о надвигающейся «реструктуризации».

Выдавливаю из себя:

— Даже не верится, что я могла сделать такую глупость. Безмозглая тупица! Законченная идиотка!

Мэтт поднимает руку:

— Ну-ну, дорогуша, полегче там с власяницей. Сделанного не воротишь. Подлижись к Джульетте: пусть подпишет еще один тапок. — Наверное, Мэтт решает сжалиться надо мной, так как после небольшой паузы добавляет: — Ладно. В конце концов, это мой пес. Я сам ее попрошу. Позже. Когда буду умолять о другом одолжении.

— О каком «другом одолжении»?

На стол падает свежий номер журнала «Эй!». А там, на туалетно-бумажной обложке, в гнездышке из белоснежных перьев, шикарная и обнаженная, возлежит некто иная, как сама Татьяна Попова, звезда «Южного Королевского балета» — наших главных конкурентов, которые к зимнему сезону готовят «Лебединое озеро». Обычно «южане» выделываются так, что можно подумать, будто каждый их лебедь только что снес по яйцу. Но тут — сама Татьяна! Да еще, можно сказать, в одной койке с каким-то макулатурным чтивом! Это же наша территория!

— Смотри-ка! Южане пролезли на обложку! — Я стою с открытым ртом. — Какая наглость! Теперь понятно, почему «Эй!» нам так и не перезвонили!

— У меня встреча с боссом через три минуты, — говорит Мэтт. — Буду докладывать о наших контрмерах.

— Каких контрмерах?

— Вот именно, — отвечает Мэтт, проводя пальцем, словно ножом, поперек горла. — Завещаю тебе Падди, — добавляет он, шагая к двери. — Сегодня должны позвонить люди из «Телеграф» по поводу возможных съемок с Джульеттой. Подумай, что им сказать. Как только они позвонят, сразу же хватай карандаш и записывай в балетный календарь. Я переговорю с танцовщицами, а потом вместе поработаем над деталями. От телефона — ни на шаг!

Салютую в направлении его голоса и, когда раздается телефонный звонок, буквально прыгаю на аппарат. Отныне мои рабочие показатели зашкалят так, что даже сам Господь Бог по сравнению со мной будет выглядеть лентяем. Смотрите-ка, что удумал, — выходной себе устраивать на седьмой день!

— Здравствуйте-вы-позвонили-в-пресс-бюро-балетной-компании-большого-лондона-чем-мы-можем- быть-вам-полезны, — скороговоркой выпаливаю я на одном дыхании.

— Натали? В четверг Жермейн Грир[6] председательствует на диспуте в «Барбикане»,[7] — объявляет Франсис сквозь вечно заложенный нос. — У меня есть лишний билетик. Я подумала, тебе это будет полезно.

— Ой! Привет, Франни. Очень мило с твоей стороны. Какая неожиданность!

Недовольно морщусь. Неубедительно получилось. А может, как раз наоборот.

— Не стоит благодарности. Я говорю: я подумала, тебе это будет полезно.

Закусываю губу. Моя извечная проблема с Франни: она отказывается быть хорошей, даже когда ведет себя хорошо.

— О чем диспут? Приятно, что не забываешь обо мне.

— Что такое пол: продолжение индивидуальности или характерная особенность личности?

— Я не знаю.

— Натали, дорогуша. Это не вопрос, это — название темы диспута.

— Ага. Понятно. Видишь ли, Франни, у меня на этой неделе просто завал на работе и…

— Послушай, Натали, не хочешь идти — так и скажи. Это твое право.

— Да нет, что ты, дело совсем не в этом. Я…

— Ты просто не хочешь идти. Никаких проблем! Кстати, я вчера вечером разговаривала с Бабс.

— Что?! — Я глотаю воздух. С трудом, но справляюсь с собой и говорю: — Ты что, звонила ей в гостиницу? В «Райскую бухточку»?

— Вряд ли это было бы уместно. Они с Саймоном прилетели еще вчера утром. Бабс сама мне позвонила.

— Но, но… — начинаю я. Однако вовремя останавливаюсь. Спокойствие, только спокойствие.

— Почему же она не позвонила мне? — блею я, спокойная, как горящий танк.

Франни испускает счастливый вздох и отвечает:

— Не может же она звонить всем подряд.

Нанеся нокаутирующий удар, Франни беззаботно переходит на другие темы. Но я уже ничего не слышу — я в смятении; у меня отнимается язык — я уязвлена. Она звонила Франни! Франни, а не мне?! Бабс всегда звонит мне! Даже когда мы жили вместе, мы с ней созванивались по три раза на дню.

Жду, пока Франни закончит свой монолог (надо сказать, чертовски длинный монолог). Потом звоню Бабс.

— Алло? — отвечает сонный голос.

— Бабс! — восклицаю я. — Это я! Почему не позвонила? Как все прошло? Классно отдохнули? Там жарко? Наверное, ты теперь вся возмутительно загорелая?

Недолгое молчание на том конце провода, после чего Бабс начинает приторно-слащавым голоском:

— Ой, это ты, Нэт? Привет, подруга. А который сейчас час?

Бросаю взгляд на часы.

— Э-э, без четверти десять.

Бабс испускает протяжный стон.

— Я тебя убью! Это же самая середина ночи!

Чувствую себя, как когда-то давным-давно, когда мне было шесть лет и я случайно столкнулась в коридоре с голым отцом.

— О нет! — пищу я. — Я тебя разбудила?