Бегом на шпильках

отдавала предпочтение Тони. Но я не думаю, что ты ненавидишь себя.

Теперь моя очередь давиться. Честное слово, это все равно, что выслушивать советы парового катка.

— Да что ты? — говорю я холодно. «Спасибо, но я уж как-нибудь сама решу, ненавижу я себя или нет!» — И как же это ты, интересно, пришел к подобному заключению?

— Натали. — Энди берет курс прямиком на эпицентр урагана. — Давай рассуждать так. Что помешало тебе сделать следующий шаг? Инстинкт самосохранения! — Я закусываю губу. Пас. — Я знаю, тебе не нравится то, что я сейчас говорю, но мне все равно. Я думаю, ты права. Ты действительно используешь еду как блокировку. Мне кажется, здесь многое связано с обидой. Кое-кто разозлил тебя, а ты — вместо того, чтобы сказать им об этом, — решила объявить голодовку.

— Если б все было так просто! — резко огрызаюсь я.

— Я знаю, что все не так просто, не такой уж я тупой! Да, возможно, ты не в восторге от самой себя, но только не говори мне, что ты ненавидишь себя, когда начинаешь вот так, как сейчас, — он делает жест рукой в мою сторону, — злиться на людей, которые посылают тебя подальше!

В качестве протеста я собираюсь впихнуть остатки сэндвича себе в рот, но тут до меня доходит, что я делаю, — и бутерброд падает на тарелку. Используешь еду как блокировку. Бабс говорила почти то же самое, но я заблокировала и это. Явственно чувствую мешанину из хлеба и сыра в своем желудке, мне не терпится сорваться в туалет и немедленно избавиться от нее. Используешь еду как блокировку. Я ляпнула это буквально пару раз, но уже чувствую, как фраза превращается в навязчивую мысль. Используешь еду как блокировку. «Все, — приказываю я себе, — хватит, отныне это не мой метод. Но тогда… как же мне быть?» Я парализована. Фокус с едой закончился полным фиаско. Злость так и сидит внутри. Она лишь на время затаилась.

Энди поднимает руку.

— Я просто сказал то, что думал.

Закуриваю, хотя руки так дрожат, что у меня уходит на это около минуты. Я знаю, что, по мнению Энди, мне нужно сделать. Но он тут абсолютно ни при чем. Я сама знаю, что мне нужно сделать. Оно уже и так делается — вот в чем вся проблема. Огромная такая проблема, с глазированной вишенкой (десять калорий) сверху.

Глава 36

Тони всегда обожал пользоваться методом, который сам он называет «коммунальные разборки» (т. е. когда разногласия становятся столь серьезными, что одна из сторон переходит на крики, которые по тональности и громкости приближаются к крикам болотной выпи). Я же, наоборот, отдаю предпочтение нравам и обычаям «среднего класса»: помалкиваешь себе в тряпочку и притворяешься, будто со всем согласна, пока твой оппонент находится рядом; но стоит тому отойти, как ты немедленно вступаешь, — тихо-тихо, почти шепотом, — в яростный спор. В общем, хотя у меня есть, что обсудить с братом, мамой и даже с папой, сейчас меня больше привлекают задачи, не требующие столько мужества и сил. Скажем, прыжок с самолета без парашюта.

Беда в том, что у Тони черный пояс по устрашению. Спорить с папой — все равно, что шлепать маленького щеночка за то, что тот сжевал твои туфли. А критиковать маму значит нанести ей смертельную рану, навсегда оборвать тоненькую нить нашей и без того непрочной связи, — а уж этого мне точно не вынести. Как-то раз она заявила нам с Бабс, что в идеале мужчину надо хватать, пока ему еще не исполнилось тридцати, так как: «Потом его уже не переделаешь».

На что Бабс бодро ответила: «Нет, Шейла, судя по моему опыту, хватать мужиков надо еще до того, как им исполнилось шесть». Мама тогда замолчала, и я знала: она посчитала, что ее послали куда подальше (хотя, скорее всего, сформулировала эту мысль в несколько иных выражениях).

Я представляю себе, как говорю: «Мам, можно мне наконец высказаться по поводу последних двадцати шести лет твоей материнской заботы?» — и мне сразу становится нехорошо. Что бы я ни сказала, смертельная рана ей обеспечена. Вспоминаю ангельское выражение маминого лица. Вспоминаю тот инцидент с картофельным пюре — и меня бросает в дрожь. Нет! Больше никогда и ни за что!

— Эй, — вежливо интересуется Энди. — Ты что там, в транс впала?

Я даже подпрыгиваю от неожиданности.

Энди встает из-за стола и небрежно сует грязную тарелку в раковину. Я слежу за ним с подозрением, но молчу. В памяти еще свежо то утро, после его хлебно-томатного супа, когда мне пришлось практически вымывать всю кухню из шланга. Энди ловит мой взгляд, провожает его до тарелки и одаривает взглядом меня. Этот взгляд не спутаешь ни с чем: почти такой же я частенько получала от Бабс, когда та еще была моей соседкой по квартире. Например, как-то раз я прокричала в глубину коридора:

— Это ты только что ходила в туалет?

Тяжелой поступью она вошла в гостиную, наградила меня в точности таким же взглядом и вопросила:

— А что?

Желая успокоить ее, я ответила:

— Ничего, все хорошо. Просто я услышала, как смывают воду, и подумала, что, наверное, это где-то у соседей. Мне невыносима мысль, чтобы, находясь у себя в квартире, слышать, как смывают воду в чьем-то чужом туалете.

Бабс снова одарила меня тем же взглядом и пропела из «Ред Хот Чили Пепперз»:

— Привет, психопатка!

Энди хоть и не поет «Привет, психопатка!», но эти два слова только что не выгравированы у него на лбу. Яростно крутанув холодный кран, он выдавливает на тарелку не меньше полпинты моющей жидкости и трет. После чего втыкает тарелку в сушилку.

— Лучше? — Я оскаливаюсь в ответ. — Знаешь, ты не поправишься, пока не разберешься со своей проблемой.

Я согласно киваю, пытаясь внушить, что лучше ему сейчас заткнуться. Ничего не выходит.

— Я говорю это только из-за того, что случилось с Сашей.

Из каких-то мазохистских соображений мне очень хочется услышать эту историю.

— А что? — одними губами произношу я.

— Я не захотел слушать ее объяснений. Не захотел ничего обсуждать. Для меня все и так было ясно. Я думал, что, если буду вести себя так, словно ее не существует, она и перестанет существовать в моей голове. Это сработало. На какое-то время. Но… — он смотрит на меня с каменным лицом, — больше не срабатывает. Я беспрерывно думаю о Саше. Мне постоянно хочется позвонить ее отцу, попросить ее номер телефона, связаться с ней. Единственное, что меня останавливает, — так это то, что она наверняка замужем за каким-нибудь парнем и завела пятерых ребятишек. Никак не могу заставить себя сделать это. Но буду с тобой откровенен: я не могу выбросить ее из головы. Черт! Прости, что нагружаю тебя, Нэт, особенно после того, как мы…

— Не глупи, — перебиваю я, натягивая на лицо то, что, как я надеюсь, можно считать слегка изумленной улыбкой. — Было бы о чем беспокоиться! Ты так говоришь, будто наши отношения, — изо всех стараюсь придать последнему слову максимум иронии и, впервые в жизни, цитирую Сола, — можно считать серьезными. Ну, трахнулись разок-другой. Было весело, немного оттянулись, и… — игривая пауза, — тебе все равно придется платить за квартиру!

Глаза Энди расширяются, рот захлопывается, — и тут он улыбается. И вот он уже кланяется, шаркает ножкой и мнет в руках шляпу. И лишь благодаря умению владеть собой не бросается наутек. Возможно, он все еще влюблен в свою легендарную Сашу. Но дело не только в этом. Я чувствую запах страха. Никогда не забуду, как Мэтт однажды отказал симпатичной претендентке со словами: «Никакого гонора, одно сплошное