совсем семейная: муж пытается читать, жена старается навязать ему свое мнение… Марии начинало казаться, что они живут вместе уже очень давно, и это придало ей еще больше упорства. Женщина уже почти агрессивно доказывала, что деньги на ремонт всегда можно найти, только за последнюю неделю, по ее подсчетам, Борис истратил в ресторанах весьма кругленькую сумму! Если пустить эти деньги в дело, то они окупятся, а с кабаками нужно немедленно завязывать!
Борис слушал ее, обмахиваясь газетой, и, когда она замолчала, чтобы перевести дух, заметил, что недурно бы завести кондиционер.
– Да ты что, шутить собираешься? – оторопела женщина. – Тогда мне и подавно ничего не нужно! В конце концов, квартира не моя. А жалко! Ведь из нее можно было сделать конфетку! Если для тебя она слишком велика, то ведь всегда можно продать! Ну, хотя бы трубы там заменить, батареи, ведь все ржавое! Следующая зима может стать для них последней, и что тогда? Ремонт обойдется тебе еще дороже, а подумай о соседях…
Борис накрыл лицо раскрытой газетой и, глухо шелестя бумагой, ответил, что Мария абсолютно права, до такой степени права, что и продолжать разговор не стоит. Тем более денег у него все равно нет. Насчет же ресторанов она может не беспокоиться, он тратит куда меньше, чем прежде, до знакомства с нею, что удивительно…
– Обычно, когда у меня появлялась новая знакомая, расходы всегда увеличивались, – признался он, выглядывая из-за своего бумажного укрытия.
– Ну еще бы! – раздраженно ответила та. Упоминание о предыдущих «знакомых» тоже не улучшило ей настроения. – Так оно и полагается. Это на этот раз попалась такая дура, переживает за твои деньги! Сама не понимаю, зачем мне эта морока? Ведь я ничего с этого не имею, только порчу отношения… Куда легче было бы обдирать тебя потихоньку как липку, а потом бросить!
– А ты думаешь, я ничего не вижу? – Борис поманил ее к себе и, когда женщина присела на постель, жарко поцеловал в шею. Она слегка поежилась от прикосновения его щеки: к вечеру Борис снова зарастал щетиной, и если не брился на ночь, то наутро женщина рассматривала на лице следы раздражения от его поцелуев.
– Я все вижу и ценю твое отношение, – сказал он, поглаживая ее плечи. – Только зачем так убиваться? Все сделаем потихоньку. Не сразу. Ты же видела, я уже пытался начинать там ремонт, в одной комнате, но потом деньги потребовались на другое, да и надоело. У меня нету этой жилки, я не домосед…
– Я могла бы сама заняться ремонтом, если тебе некогда и не хочется, – Мария упорно смотрела в сторону, делая вид, что не замечает его все более настойчивых ласк. – Все равно не работаю. А раз нет денег… Продал бы ты свою несчастную дачку – вот и деньги. Все равно участочек такой крохотный, что ничего хорошего там не построишь. Обустраивать его – только зря разоряться.
Борис даже обиделся. Он сказал, что участок дорог ему как память.
– Никогда в жизни его не продам!
– Это нерациональное вложение средств.
– Не все поддается расчету! – вспылил мужчина. – Например, воспоминания!
– Извини, – ей удалось взять себя в руки, но обида осталась. Он не желал, не соглашался ее слушаться. Эта дача вызвала в ней отвращение, и она даже не понимала отчего. Клочок земли, старый дом, первобытный уровень удобств… Все это не причина для того, чтобы возненавидеть дачу всеми силами души, а она ее ненавидела.
– Я могу не обращать внимания на твои расходы, – она с деланым безразличием прикрыла глаза. – Могу вообще… Что ты делаешь?!
Мария нервно рассмеялась, сделала попытку освободиться из его объятий и тут же притихла. Эти минуты были самым ценным, что появилось в ее жизни вместе с Борисом. Когда он обнимал ее, ей казалось, что в крови начинает течь густой сладкий яд, парализующий волю, ум, чувства, отменяющий ее личность, полностью подчиняющий ее другой…
– Как паук, – пробормотала она, опуская отяжелевшие веки.
– Что? – Борис слегка ослабил объятья.
– Ты держишь меня, как паук муху…
– Ну и сравнение, – он снова положил голову ей на плечо, предусмотрительно сдвинув халат в сторону, чтобы касаться губами ее горячей кожи. – Ты хоть раз видела, как паук хватает муху?
– Да, в детстве… – задумчиво ответила она. – Это было похоже на танго…
И в самом деле, сцена была весьма впечатляюще обставлена. Русоволосая девочка, притаившаяся на балконе среди ящиков с цветами. Между прутьев балконной решетки – паутина. Новенькая, с иголочки, паутина, искрящаяся на солнце. От нее куда-то за перила уходила сигнальная нить, Маша сверилась с учебником биологии, чтобы правильно ее назвать. На том, невидимом конце, где-то за перилами, выжидал паук. Он ждал, когда паутина особым образом содрогнется, намотав на лапку кончик нити. Маша осторожно коснулась паутины ногтем и отдернула руку. Вот и крохотный паучок, он упал, впитывая в себя нить, присмотрелся к ловушке и, поняв, что это был обман, жертвы нет, тут же исчез в своей западне. Маша затаила дыхание, сделала повторную попытку, но поняла, паук не так-то прост. Он даже не шевельнулся в своем убежище, и напрасно девочка теребила клейкие невесомые нити паутины. Она снова вернулась к книге, которую все это время держала на коленях, изредка поднимала глаза, рассматривая медленный ход облаков в безмятежном горячем небе. И вдруг вскочила – книга выпала у нее из рук вниз страницами и встала горбом.
В паутину попала муха. Огромная синеватая муха, с толстым, металлически сверкающим телом. Она отвратительно, истерично жужжала, пытаясь вырваться из паутины, но запутывалась все больше. Иной раз казалось, она вот-вот разорвет путы: в кружевном плетении появлялись прорехи, Маша, замерев, переживала за сатанинский труд крохотного паучка… И тут перед нею предстала сама правда жизни, ничем не прикрытая, циничная, ослепительная.
Паучок был раз в двадцать меньше мухи, но действовал спокойно и решительно. Мгновенно отличив правдивое содрогание паутины от ложного, вероятно, доверившись инстинкту, впитанному с белком матери, родившей его паучихи, он бросился вниз, подстраховавшись канатиком, выпущенным из брюшка. Много лет спустя Мария как-то увидела, как падают с тарзанки в парках развлечения, и точно так же у нее замерло сердце, она сразу вспомнила паучка. Он бросился к мухе, побегал вокруг да около, оценил ее размеры и осторожно прикоснулся к ее крылу, разрывающему паутину. Муха отчаянно завизжала, она была настолько велика, что ее голос действительно больше походил на визг, чем на жужжание. Паучок задумался, затем засуетился вокруг пленницы. Он коснулся одной ее ножки, затем другой и как-то вдруг связал их вместе коротеньким обрывком паутины. Муха снова завизжала, и Маша, прижав ладони к груди, замерла в ожидании. Ничто не говорило о том, что паук сильнее, ничто не свидетельствовало о его превосходстве… Но в каждом его движении победа была предсказана, девочка чувствовала это.
Вскоре все ножки мухи были связны, и Маша поняла, что близится конец. Паук вовсе не стеснялся зрительницы. Он не обращал на девочку никакого внимания и суетливо бегал вокруг мухи, все крепче и теснее стягивая ее паутиной. Жужжание становилось все более надрывным, жертва уже не пыталась вырваться, она даже не звала на помощь, потому что кто мог ей помочь? В ее пронзительном голосе звучало предельное отчаяние, а паучок, невозмутимый и деловитый, продолжал суетиться, проделывая работу, назначенную ему от века. Наконец муха повисла на краю паутины, связанная по рукам и ногам, опутанная почти невидимой сетью. В ее отчаянном голосе слышались глухие рыдания. Маша не выдержала, она подняла руку, нашарила выпавшую из книги закладку… Нет, она вовсе не жалела эту муху. Она ненавидела мух. Пауки были ей куда милее и приятнее, как-никак это санитары. Не будь их на свете, мухи совершенно бы распоясались, тем более что рядом с домом огромная помойка. Но… Муха была беззащитна. И то, что видела Маша, отчего-то ранило ей сердце. В этом было что-то очень безжалостное и несправедливое. Паутина… Она была беспощадна.
Девочка решила разорвать паутину кончиком закладки, на которой была напечатана таблица умножения. Она протянула было руку… И остановилась. Паук, отдыхавший все это время возле перил, приступил к заключительному акту. Легко, слегка манерно двигаясь вдоль нити, он приблизился к мухе, замер рядом, как исповедник, выслушивающий слова закоренелой грешницы. И, сделав еще одно движение, чувственно обнял свою пленницу. Та забилась, испуская последние, совершенно беспомощные вопли, но паучок не отступал, сжимал ее толстое брюхо в своих слабосильных лапках и нежно, вкрадчиво целовал
