виден во всех своих деталях, причем отдельные клумбы спускались практически до полу. И если бы только геликтиты… То тут, то там среди них спускались сталактиты, покрытые причудливыми кораллитовыми кустами. А на полу — блестящая натечная кора, на которой тоже росли всевозможные кусты, и — блестели озера. Не одно, и не два, а десяток.
Сейчас от Цветочного не осталось ничего. Основные горные работы были развернуты спустя три года именно в этом зале, и все великолепие потолка, не растащенное до того времени на сувениры, рухнуло от сотрясения при первом же взрыве. Камень — штука гораздо более хрупкая, чем даже стекло, и ажурные хитросплетения тонюсеньких геликтитов рассыпаются вдребезги, если просто долбануть по соседней стене молотком. Даже рухнувших на пол осколков уже нет — пыль, поднятая теми же взрывами, скрыла под собой все остатки былой роскоши. Теперь этот фантастический дворец выглядит просто заброшенной шахтой — валяются запчасти от механизмов, стальные тросы, заплесневелые бревна, пыль.
В дальней части зала появились первые признаки близящегося конца пещеры. Она не стала уменьшаться, просто стала совсем другой, а это — всегда признак назревающих проблем. На полу вместо глины появилась галька. Слишком крупная, чтобы быть накатанной пещерной рекой, и в слишком больших количествах — весь пол выстелен толстенными наносами. Пещера явно входила под каньон и засасывала гальку из него, что предвещало ее полную закупорку.
Рельеф тоже изменился. Теперь объемы были засыпаны галькой почти до потолка, и только там, где в потолке были купола и желоба, остались человеческие проходы. Некоторые — в рост, а в некоторые можно вползти только на полном прижиме. И — красиво. Как и в начале пещеры, своды приобрели округлость и кроваво-красный цвет, но вместо разбросанных гипсовых блесток украшением служили висящие на потолках остатки растворенных сталактитов. Белые. Между прочим, очень своеобразное сочетание цветов — красные стены и потолок, редко и со вкусом развешенные очень белые остатки бывших сталактитов, и серо-голубая галька под ногами.
Самый высокий проход выводил в последний крупный зал пещеры — Каскадный. Зал был метров на пять приподнят завалом над уровнем гальки и очень красиво украшен. В совершенно новом для пещеры стиле. Пещеры системы Кап-Кутан чрезвычайно мало похожи на «обычные» пещеры. Сталактиты и сталагмиты в них — редкость и встречаются, как правило, «в одиночку», вплетаясь при этом в самые невероятные образования, чрезвычайно редко попадающиеся в обычных пещерах. Собственно, залов, похожих своими украшениями на пещеры обычного типа — полностью обвешанных гладкими корами, сталактитами, сталагмитами, драпировками, словом, всем тем, что породило для украшений пещер общее название «натеки», на всем Кугитанге на тот момент было известно ровно три. Готический и Жемчужный залы в Кап-Кутане Главном с их монументальными многометровыми грязноватыми натеками, точно такими же, как в любой украшенной пещере Крыма или Кавказа, и — Тронный в том же Кап-Кутане Главном со своими компактными, но невероятно чистыми и прозрачными сталактитами.
Перед нами открывался четвертый «классически пещерный» зал. Резко отличающийся от всех предшествующих. Главным образом вот в чем: натеки мало, что были прозрачными, вплоть до стеклянно- прозрачных — они были еще и разноцветными. Кроме бесцветных, здесь были натеки всех цветов желто- красной гаммы в самых причудливых сочетаниях. Никакие две висящие рядом каменные сосульки не были окрашены одинаково. И даже бесцветные выглядели окрашенными. Потому что стены были тоже разноцветными. Покрытыми красной, желтой и оранжевой глиной, поверх которой были еще и нашлепки сахарно сверкающего гипса. В дополнению ко всему, в зале раздавался, громкий звон капели, собирающейся на натечном полу в крошечные ручейки и озера. Как в любой из известных пещер Кавказа.
Дальше было некуда. Во всех смыслах. В направлении вперед зал заканчивался подвальчиками, из которых шли проходы, затянутые галькой почти под потолок, и расширения вдали не просматривалось, хотя галька с потолком тоже нигде не смыкалась. Каждый тупичок выклинивался в щель высотой сантиметров десять, из которой тянул сильный сквозняк, и в которой единственное, что просматривалось — стоящие на гальке то тут, то там маленькие удивительной чистоты сталагмиты, похожие на оплывшие свечи. Копать можно, но долго и тяжело. А в сторону верха завала зал заканчивался каменными щелями, из которых тоже подтягивало ветерком, но в них без динамита совсем не пролезть. С точки зрения логики пещере тоже пора было заканчиваться. Она явно уже продемонстрировала нам весь свой ассортимент. Многого из увиденного и в чудесном сне присниться не могло, и поэтому представить себе, что впереди может быть еще что-то новое, причем другое, нам было трудно.
Как мы ошибались! Следующий зал, расположенный десятью метрами дальше, и для достижения которого достаточно было прокопать всего метра четыре (да что там прокопать — разгрести руками эту дурацкую гальку), и найденный одной из красноярских групп всего через год, был весь покрыт арагонитовыми «железными цветами» — редчайшими образованиями, никогда раньше не встречавшимися не только на Кугитанге, но и вообще в обычных пещерах — только в маленьких полостях, вскрываемых при отработке рудных месторождений (откуда и название). Железные цветы, причем не совсем того же типа, были повторно найдены только в северной части Кап-Кутана восемью годами позже, и только в одном маленьком лабиринте.
Самое смешное, что мы до этого зала еще раз чуть-чуть не дошли спустя час — когда попробовали на обратном пути найти еще какой-либо вариант из переходного лабиринта между Цветочным и Каскадным залами. В одном месте галечная река на полу принимала большой боковой приток из совершенно непрезентабельного вида, но тем не менее вполне проходимой щели, из которой, в придачу ко всему, тоже подтягивало ветерком. Щель выглядела настолько гнусно, что всей командой сразу лезть не решились. На разведку пополз я, как наибольший энтузиаст пещер. Как до того, так и после, мне очень редко приходилось ползать на брюхе по такой дряни, как галька размером крупнее кулака, да еще периодически протискиваться на выдохе. Уже на двадцатом метре болело все, а щель шла себе и шла, не меняясь ни на йоту. Сто тридцать метров — и тупик. В котором — ура! — оказалось расширение, пригодное не только для разворота, но и для небольшого сидячего отдыха. А я уж совсем было свыкся с мыслью, что если тупикнется, то придется выпячиваться, как это ни прискорбно, задним ходом.
Тупик был странный. Тонкие прозрачные сталактиты, начавшиеся метров за десять до тупика, постепенно становились гуще и длиннее, срастаясь в сплошную стену. Доходящую не то, чтобы до полу, но до поверхности озера, заполнившего по ширине весь проход в тупике. Без кувалды дальше никак, а сколько метров будет тянуться эта сталактитовая стена, совершенно непонятно. И ветер поддразнивает. И хочется, и колется. По пути назад созрела совершенно садистская идея.
— Макар (на участке Маркарянца иначе не называли), там, кажется, идет, только натечную стенку подрубить нужно. А нечем — галька мелковата. Я чуток запарился, так что пока отдыхаю, взял бы булыган поосновательнее, да занялся бы?
Через полчаса вылезает Слава, и, с трудом сдерживаясь, объясняет Хакиму, что почти прорубился, но тоже здорово устал, а после того, как Хаким исчезает в щели, начинает декламировать поэму о том, что он обо мне думает. Словом, тупик в итоге получил название Галерея Фанатиков.
Забавно, но до сих пор непонятно, где мы там тупик-то увидели. Во всяком случае, Вятчин, заинтересовавшийся в 1985 году Галереей Фанатиков и полезший туда с целым арсеналом тяжелого вооружения, так и не понял, где и на чем мы остановились — ход, хоть и не самым приятным образом, но без единого серьезного препятствия приводил в тот зал, куда прокапывались из Каскадного красноярцы. Да, в середине было озеро, но не по всю ширину. Да, росли сталактиты, но не сплошной стеной, и опять же не во всю ширину. И никто их не порубил — осколков на полу нет.
Обратный путь, запомнился, пожалуй, даже больше, чем прямой.
Во-первых, состоянием полной эйфории. Когда идешь вперед, оставляя первые следы на никогда не посещавшейся человеком земле, это как-то даже почти не осознается, просто воспринимается как должное. Вот когда возвращаешься обратно по своему следу — только тогда начинаешь понимать всю значимость содеянного и ощущать себя первопроходцем. Земля без единого следа — все-таки просто земля, а земля, на которой есть следы, причем только твои, и ведущие только в одну сторону — вот это уже твоя земля. Не в смысле обладания. Просто твоя.
