между нами трения.
Потом я просил прощения. Но не подписать то письмо не мог. Иначе выглядел бы изгоем в глазах тех, с кем не одну неделю провел вместе в Бруклине. Мише бы мой отказ понравился, а они стали бы говорить, вот Алекс такой-сякой, любимчик Турецкого, может еще и „постукивает“ ему. Мы ведь вместе с ними обсуждали сложившуюся ситуацию, сетовали на то, что долго сидим в Нью-Йорке без дела, проедаем собственные деньги. Когда составляли письмо, надеялись, что нас послушают, и мы всем хором свалим из США, чтобы до следующих гастролей побыть дома и привезти туда хоть часть уже полученных гонораров».
Наиболее загадочную позицию в том конфликте занимал Евгений Тулинов. Письма он не подписывал, но взгляды «оппозиционеров», в целом, разделял. Возможно, о своей «закадровой» деятельности в этой истории он когда-нибудь подробно расскажет в собственных мемуарах. Пока же Тулинов хранит тайну.
Зато Евгений Кульмис предельно ясен: «Ультимативное письмо показалось мне каким-то глупым поступком, — говорит Женя, — поэтому я в этой затее не участвовал. Во-первых, не очень понял, из-за чего подписанты копья ломали. Во-вторых, меня все устраивало. Необходимости срочно срываться домой я не видел, хотя уже собирался жениться, и меня в Москве ждала невеста. Но я верил Турецкому, как человеку способному поднять интересный проект, и ориентировался на его мнение. С годами все чаще убеждаюсь, даже если изначально кажется, что Михаил не прав, потом выяснится, что он все-таки прав. У него какая-то удивительная интуиция.
Мстит ли он тем, кто пытается сделать что-то ему наперекор? По-моему, нет. Он, конечно, руководитель взрывной, эмоциональный, но не мстительный, клянусь своими детьми. Более отходчивого человека я в жизни не видел».
«Тех, кто меня фактически предал, поставив подпись под тем письмом, я простил, — подтверждает Турецкий слова Кульмиса. — Глубоко мою душу они не ранили. Я понимал: они „продукт“ советской системы. Их всегда, везде обманывали. Мало того, с подобным недоверием я и сейчас сталкиваюсь в группе „Сопрано 10“. Если девушкам, условно говоря, 25-го числа что-то не додали, не выплатили, то 26-го им начинает видеться в этом некий подвох, уж не „кидают“ ли их? Очень ранимый у нас народ, привыкший жить в атмосфере недоверия, без гарантий, когда слово человека ничего особо не значит. И тогда в Америке я понимал, отчего возникла такая реакция наших артистов, и сильно не злился. Через месяц вообще забыл про ту историю».
«А меня ребята из хора долго подкалывали на эту тему, — признается Александров. — Миша Кузнецов любил с интонацией Турецкого произносить: „Я ему предлагаю: может, поедем в Калифорнию, а Алекс мне — нет, я служить в армии хочу“.»
Михаил Кузнецов — еще одна неотъемлемая фигура «Хора Турецкого», с тех давних дней маеты и заокеанского скитальчества коллектива по нынешнее время его благополучия и постоянной востребованности. Вокальный антипод Кульмиса, удивляющий публику парадоксальными экзерсисами тенора-альтино. По классификации Турецкого он точно не «обмотка», а именно «струна».
«Мы с Михаилом Борисовичем пересеклись во время учебы в Гнесинке, — с непривычным пиететом к коллеге-ровеснику высказывается Кузнецов. — Сблизились на теме активного отдыха. Лыжня, бассейн — вот то, что нас объединяло. Ну, и серьезное отношение к учебе. Я не удивился, когда он пригласил меня в хор. А к кому, прежде всего, обращаться, затевая собственное дело, как ни к тем, кого лучше всех знаешь? Предложение мне понравилось. Я классический музыкант, хоровик. Было желание работать по специальности, продавать свое образование, на которое (если считать музыкальную школу) потратил порядка 17 лет. Страна в тот момент развалилась. Что дальше — непонятно. Родился и учился в одной экономической формации, а работать и жить предстояло в совершенной другой. Чем еще мне, кроме музыки, заниматься? Торговать не умею. Идти в таксисты не очень хотелось… Вариант с хором оказался наиболее конкретным и близким мне по духу. Хотя многим из моих институтских знакомых пришлось кардинально поменять профиль своей деятельности. В лучшем случае, кто-то из них устроился музыкальным редактором или преподавателем, то есть что-то рядом с музыкой, но не непосредственно в ней. Профессиональными исполнителями из той плеяды хоровиков, которым сейчас 50, остались единицы. Вот, скажем, мы с Михаилом…»
«В начале 1990-х возникало немало возможностей „съехать“ из профессии, — говорит Турецкий. — Например, мой приятель Юра, с которым мы когда-то трудились грузчиками в магазине, за несколько лет стал этаким полуолигархом, побывал даже на какой-то должности в московском правительстве. Он открывал разные бизнесы: бюро путешествий и прочее. Нуждался в проверенных, толковых партнерах. И поскольку считал, что я имею „менеджерскую жилку“, в 1993 году пригласил меня работать в свою компанию за зарплату в 5 тысяч долларов. На такую сумму можно было весь хор содержать целый месяц. Но я не согласился, ибо каждый должен заниматься своим делом. Уйдя в бизнес, я все равно тосковал бы по музыке…»
10 глава
Борис Абрамович, помогите, чем можете
Сегодня-то мы знаем, что для стойкого хормейстера Турецкого все в итоге сложилось хорошо, как в голливудских блокбастерах. Он покорил большую эстраду, сделал музыку своим бизнесом, избежав тем самым и тоски, и нужды. Однако в «девяностых» такая «нирвана» была от Михаила столь далека, что в любую секунду он мог усомниться в ее достижимости. Самостоятельное существование давалось его коллективу, мягко говоря, непросто. Как эффективно и эффектно предложить свой хор в черных сюртуках, бабочках и кипах широкой публике Турецкий тогда еще не решил. «Америка кормила нас три-четыре месяца в году, — рассказывает Михаил. — В остальное время мы искали работу в России. Концертов здесь не хватало, и платили нам за них поначалу существенно меньше, чем в Штатах. Правда, для репетиций был вагон времени. Мы сидели, почти ежедневно, в одном детском культурном центре возле метро „Алексеевская“ и по многу часов оттачивали свое мастерство. В 1993 — 94 годах наш репертуар стал пополняться эстрадными номерами. На сцене мы, по-прежнему, пели а'капелла, но уже без пюпитров. Приезжая в США, как и раньше, выступали в общинных еврейских центрах, но от нас и там все больше ждали миксовых концертов. Мол, вы нам попойте нашу национальную, историческую классику, а потом исполните, допустим, „Бесамэ мучо“ или что-то еще популярное.
Казалось бы, такие кавер-версии могли сыграть и какие-нибудь местные клубные музыканты. Но когда это звучит „бонусом“ к циклу духовных песен, в исполнении большого мужского хора, появляется совсем иная красочность. Нас самих, как солистов, заводило подобное жанровое сочетание».
Аккурат в момент возникновения у Турецкого первых размышлений о повороте хора в сторону contemporary-стилистики американская ассоциация канторского искусства наградила его орденом «Золотая корона канторов мира». Судьба словно специально подбрасывала Михаилу определенные «маяки», дабы он придерживался прежнего, литургического курса. Его и в Лондон в тот момент зазывали вместе с хором на постоянную работу. Но опять-таки при еврейском общинном центре, где коллективу, так или иначе, суждено было довольствоваться «местечковым», пардон, форматом. Не для того Турецкий «взбрыкнул» перед боссами «Джойнта», чтобы приплыть в ту же самую гавань. От британского предложения он отказался, продолжив искать собственную формулу успеха.
«Помимо регулярных поездок в Америку, где-то со второй половины 1993 года мы стали понемногу наведываться и в российскую глубинку, — рассказывает Михаил. — Каким-то образом нас иногда приглашали в поволжские или уральские города. Такая обоюдная экзотика получалась. Еврейский хор там был, конечно, в диковинку. А для нас, после Штатов, непривычно выглядели реалии российской провинции. К тому же мы за несколько лет привыкли к некоторым иудейским традициям, разделению пищи и всего прочего на „кошерное“, „не кошерное“ и т. д.
Вспоминается, как однажды по пути в Челябинск остановились на трассе, возле бабушек, торговавших разной нехитрой снедью: сосиски, огурцы, бутерброды, семечки… Кушать жутко хотелось, но купить ничего не решились. Как-то стрёмно вся еда выглядела, а для некоторых из нас еще и не кошерно.
