Занимаясь пустопорожними дорожными разговорами, мы заметили, что пароход круто повернул и шёл на всех парах к берегу. Между тем до Нового Афона было ещё далеко, и монастырь даже не был виден вдали. Не успели мы обсудить это странное явление, о котором дьякон глубокомысленно отозвался, что «оное, вероятно, так и должно быть по морским правилам, нам не известным», как произошло нечто, увы, мне, к сожалению, очень хорошо известное. Между пароходом и берегом из воды ни с того ни с сего поднялся водяной столб, вслед за которым звук разрыва гранаты разнёсся звучным эхом по горам. Одновременно за нашими спинами раздался грохот пушечного выстрела и вскрик многих голосов.
В тревоге и недоумении я оглянулся назад и окаменел рядом с разинувшим рот и «осевшим на ноги» дьяконом. На море, совсем недалеко от нашего парохода стояло, темнея на воде, странное судно, которое я принял в первый момент за миноноску. Длинная, чуть выдающаяся над поверхностью моря сигара, посередине которой поднималась броневая будка. Из будки этой прямо на наш пароход было направлено дуло пушки, вокруг которой суетились матросы. В воздухе ещё белело, расплываясь, облачко выстрела.
Как оказалось впоследствии, капитан заметил немецкую субмарину, едва только показался её перископ, и немедленно повернул к берегу с целью выброситься на отмель и тем уйти от потопления. Лодка этот манёвр заметила и, поднявшись на поверхность, уже в надводном состоянии дала по пароходу предупредительный выстрел, чтобы он остановился. Капитан это предупреждение пропустил мимо ушей и продолжал удирать к берегу. Теперь он стоял на мостике и, размахивая руками, орал истошным голосом на пассажиров: «Вниз, господа! В каюты! Долой с палубы!». Ошалевшие от страха бабы-богомолки, скучившись, как овцы, не двигались с места, крестясь, причитая и вопя от страху. «Король Альберт» между тем во всю силу своих котлов удирал к берегу. На лодке снова задвигались замершие было фигурки, и до нас отчётливо донеслась немецкая команда: «Фэй-ер!»
Лодка грохнула выстрелом, закуталась дымом, и сейчас же вслед за этим глухой взрыв где-то внутри парохода заставил задрожать палубу у нас под ногами. Вонючий жёлтый дым повалил из входа в каюты. Снова и снова окуталась дымом выстрелов лодка, и раз за разом трясся от рвавшихся в его помещениях снарядов наш несчастный «Альберт». Один из выстрелов попал выше палубы, снаряд пронизал трубу над головой капитана, который разом оборвал свои командные крики и на четвереньках сполз с мостика. Другой снаряд оглушительно хлопнул в одну из спасательных шлюпок, из которой полетели щепки и осколки тайно везомых в ней бутылок с водкой. К счастью, пушка субмарины была мелкого калибра и её гранаты, пронизав борт парохода, рвались во внутренних помещениях, не затрагивая осколками палубы, на которой в панике носилась теперь потерявшая голову и вопящая от ужаса толпа богомолок. «Б-б-бах… б-б-ах… б-бах!» − грохотали один за другим выстрелы и разрывы под аккомпанемент топота по палубе и воплей обезумевших баб, падающих друг на друга. Сплошной вой и грохот стоял над пароходом.
Вдруг под пароходным носом что-то зашуршало, заскрипело и «Альберт» резко остановился. Все мы полетели с ног друг на друга. Поднявшись снова на ноги из-под кучи навалившихся на меня богомолок, я с удивлением увидел под самым носом парохода вспаханное поле и вдали хаты − «Король Альберт» выбросился с размаху на берег на полном ходу.
Давя друг друга и неистово вопя, толпа пассажиров бросилась, прыгая через препятствия и скатываясь с лестниц, на нос парохода, где матросы в лихорадочной спешке спускали концы и канаты в воду. На мгновение нос покрылся густой толпой, а затем десятки людей с криками посыпались в воду. Какой-то толстяк, не то армянин, не то грек, совершенно одурев, ломился вперёд, валя на пол ударами кулаков баб на своём пути. Я сорвал на нём злобу и волнение, закатив ему оглушительную затрещину от всего сердца, и пригрозил ему револьвером. Это его сразу отрезвило, и он бросился поднимать старух, сбитых с ног.
Пригнувшись за металлической стойкой, я остановился в нерешительности. В голове мелькали отрывочные мысли: «Сегодня 18 марта, вода холодная, прыгать в воду − простудишься насмерть, да, вероятно, и лодка теперь больше стрелять не станет, всё равно ведь пароход уже на берегу». Эту утешительную мысль мне закончить не удалось. Словно в ответ на неё, грохнуло под ногами, обдало пылью, и я задохнулся на минуту вонючим дымом разрыва. Раздумывать было больше некогда, и я прыгнул за борт, как был – в полушубке и сапогах со шпорами. Холода большого сразу не почувствовал, хотя с размаху окунулся в воду с головою. Плыть было недалеко и легко, волны очень удобно поддавали под зад. Добравшись до берега, я уселся на песок и стал выливать воду из сапог.
С носа парохода продолжали сыпаться в воду, прыгая друг через друга, люди. Некоторые висели целыми гроздьями по канатам и верёвкам, свисавшим повсюду с борта парохода. Дама в каракулевом пальто опасливо сползла с борта и повисла руками на канате из мелких витых проволок. Толстый армянин в чёрном пальто с диким рёвом тяжело прыгнул ей прямо на голову, и оба оборвались в воду, оставляя кровавые пятна на канате от ободранных проволокой рук. Вокруг парохода в волнах прибоя плавали и барахтались бабы, вокруг которых пышным парашютом плавали юбки. Шляпами, сумками и верхней одеждой было усеяно море вокруг и песок берега. Лодка, давшая нам передышку на несколько минут, снова раз за разом грохнула гранатой по пароходу. Задыхаясь от отяжелевшего от воды полушубка и мокрых сапог, я побежал по вспаханному сырому полю. Вязкая глина с первых шагов облепила огромными комьями каждый сапог, отнимая всякую возможность бежать. А между тем бежать было необходимо, так как субмарина, оставив в покое лежавший на боку и дымивший всеми своими дырами пароход, стала осыпать шрапнелью покрытое бегущими людьми поле. На берегу уже лежали две убитые богомолки и толстяк- армянин с открытым ртом, которому осколком снесло полголовы. В горле пересохло и в груди не хватало воздуху. В бессильной злобе я, обернувшись к морю, выпустил всю обойму своего браунинга по направлению дымящей вдали лодки.
Едва двигая пудовыми сапогами, я добрался до какого-то дерева и свалился за него, стараясь отдышаться. Сзади на спину ко мне навалилось что-то мокрое и дрожащее.
− Господин офицер!.. спасите меня… возьмите с собой! Что надо делать?
Я оглянулся и в упор увидел худое женское личико с округлившимися от ужаса большими чёрными глазами.
− Ложитесь, барыня, и лежите. Ничего другого в нашем положении не придумаешь. Что мы с вами безоружные можем поделать с этой сволочью?
− А может быть, лучше бежать в деревню, дальше? Тут так страшно!
− Лежите смирно! Бежать хуже, они шрапнелью по нам стреляют.
Она замолчала и, прижавшись ко мне, по-детски заплакала. От берега к нам продолжали подбегать тяжело дышавшие люди и валились на землю рядом. Им всем, по-видимому, казалось, что рядом с офицером, который «понимает войну» и знает, что делать «в этих случаях», будет безопаснее.
Отдышавшись, я выглянул из-за дерева и с удовлетворением увидел, что проклятая лодка, оставив нас в покое, теперь быстро уходила вдоль берега на Сухум. Всё поле и берег далеко кругом были усеяны лежащими людьми, над которыми стояли крики и плач. По небу плыли, теряя очертания, белые облачка последних шрапнелей. Поравнявшись с маяком, лодка опять загрохотала и заблестела выстрелами, вся окутавшись дымом. Маяк, сразу окружённый дымками разрывов, словно задрожал, и на его белой колонке зазияли чёрные точки пробоин. Погремев выстрелами две-три минуты и зажёгши на маяке пожар, подлодка скрылась за мысом.
Я поднялся на ноги и отряхнулся. Дама моя совсем раскисла, да это было и не мудрено, пока мы лежали, с наших мокрых одежд вокруг натекла целая лужа. С остановившимся взглядом она повторяла только: «Ужас! Ужас! Ужас!» Вслед за нами поднялись одна за другой и все лежавшие по полю фигуры, которых я было принял сгоряча за убитых. Все они потянулись к видневшейся вдали у подножья гор абхазской деревушке, из которой навстречу нам уже высыпали жители и бежали ребятишки. Белое платье, юбки и чулки моей спутницы на первых же шагах сползли с неё от налипшей на них глины, и теперь она, беспомощно остановившись, смотрела на меня полными слёз глазами.
− Да чёрт с ними! Бросьте всё это, − прикрикнул я на неё, опасаясь, что лодка могла вернуться назад.
− Как бросить? А юбка? − ответила она кротко и беспомощно и к тому же более чем резонно. Сбросив чулки и башмаки, она в одной нижней юбке, опираясь на мою руку, вошла в первую хату деревни. Нас встретила на пороге пожилая грузинка с испуганным лицом.
− Дайте нам во что-нибудь переодеться и обогреться, – обратился я к ней. Старуха, качая головой и причмокивая языком, усадила нас на широкую кровать и принесла ворох одежды. Оставив свою
