не улеглась в партийную программу, в мудрость которой Мария Константиновна так верила. Когда я видел её в последний раз в 1919 году, это был уже совершенно разбитый физически и морально человек, понявший умом, что её жизнь погибла даром, принесённая в жертву обману, но примириться с этим сердцем у неё уже не хватало сил. Да и много ли на свете таких сильных и мужественных людей, которые признали бы, что вся их жизнь была ошибка, а работа, которую они вели с верой и любовью, была преступление перед родиной и русским народом. При последнем прощании с Маней мне было бесконечно жаль эту несчастную и очень хорошую женщину.
Наутро после тревоги мы порылись в своём богатом бумажном архиве и разыскали для Мани старый паспорт Жени, на имя её первого мужа Ченгери. Лояльности от нас ни Украина, ни, тем более, германское правительство требовать не имели никаких оснований…
Засиживаться нам в Киеве ни из-за политических, ни из-за материальных соображений не было никакого смысла, почему мы решили перед отъездом ликвидировать как лишние вещи, так в особенности и лишнее оружие, составлявшее в те времена неудобный и опасный багаж. В числе проданного в спешке я по недосмотру «загнал», к сожалению, и небольшой револьвер жены, подарок генерала Ляхова, о котором она потом очень жалела.
К этому времени из газет выяснилось, что район действий Добровольческой армии находился в районе Ростова и Новочеркасска, и наша задача сводилась к тому, чтобы пробраться в один из этих городов не мытьём, так катаньем. Порядок в Киеве в это время был таков, что без немецкого пропуска из города выехать было нельзя, да и, кроме того, из-за забастовки не действовали железные дороги. Нам оставался единственный путь по Днепру до Екатеринослава, откуда была надежда перебраться через украинскую границу на Дон. В немецкой комендатуре я застал длинный, но очень стройный хвост, по которому можно было заключить, что весь он состоял из офицеров. Нетрудно было догадаться и то, куда вся эта публика стремилась. Стоя в очереди, я постепенно добрался до стола пропусков
– Дас ист ин дер Украин?
– Натюрлих, – нагло ответил я, указывая на карте вместо Екатеринодара Екатеринослав.
Немец, взглянув на карту во второй раз, успокоился и шлёпнул печатью по заранее мною заготовленному пропуску. Не помня себя от радости, я вышел из комендатуры, ожидая, что меня каждую минуту могут вернуть обратно, если немец поймёт обман. Этого не случилось, и мы с Женей в тот же день сели на отходящий из Киева вниз по Днепру пароход.
Весной берега Днепра, покрытые густой молодой зеленью, были особенно красивы, и путешествие на чистом белом пароходике было как нельзя более приятным. На пароходе публика не столько интересовалась красотами природы, сколько вспоминала и рассказывала друг другу недавнее прошлое тех мест, мимо которых шёл пароход. Аскольдова могила и Владимирская горка с крестом в память Крещения Руси возбуждали в пассажирах не исторические воспоминания, а свежую память о недавнем и кровавом прошлом. Здесь, над обрывами реки, «рабоче-крестьянская» власть два месяца тому назад расстреляла сотни ни в чём не повинных людей под предлогом защиты Советской Украинской республики от контрреволюции. За Аскольдовой могилой справа потянулся нагорный берег Киева, весь в густых садах и дачах. Ещё ниже пошли знакомые места, где я когда-то провёл первые месяцы военной службы.
Подходя к Кременчугу, пароход долго шёл среди заросших лозой и камышом островов, где мы когда-то с Лихошерстом охотились на уток. Тихую деревянную пристаньку Новогеоргиевска мы прошли, не останавливаясь. Около неё стояла одинокая бричка, и не было помину когда-то бывшему оживлению. С грустью смотрел я на знакомый городок, белевший двумя колокольнями на высоком берегу Днепра. Ещё так недавно, всего три года назад, он кипел и бурлил молодёжью и весело пестрел яркими цветами фуражек и погон, день и ночь стояло над ним заливистое конское ржание... Медленно проплывал мимо нас, скрытый берегом, чуть видный в утренней дымке город. Что-то там теперь? Как изменила тихую жизнь этого уголка революция?
В Екатеринославе – городе широких тенистых бульваров и пыльных улиц, спящем среди зелёных весенних степей, мне пришлось быть впервые. В первые месяцы революции судьба пощадила Екатеринослав, и все ужасы террора и первого большевизма прокатились над ним, почти не затронув. Зато в последующие годы он стал ареной страшных событий, и на его долю выпало сыграть роль своего рода центра, в степном бреду русской Мексики. Именно в окрестностях Екатеринослава и в самом городе зародились и оперировали уголовно-стихийные силы, которые в середине 1919 года вылились в крестьянское движение, возглавляемое «батькой» Махно, под кровавый разгул которого одни только анархисты не постыдились подвести свою политическую платформу.
В поезде, отходившем из Екатеринослава к пограничной станции Харцыск на границе Донской области, нам пришлось выехать в большой и своеобразной компании. Вагоны были переполнены мужчинами не старше сорока лет, не оставлявшими ни малейшего сомнения в том, что это были переодетые офицеры. Все они, как и мы с Женей, всеми правдами и неправдами сумели просочиться сюда через большевистские кордоны и немецкие заставы, пережив тысячи опасностей и приключений.
Вся эта публика, поначалу очень сдержанная и неразговорчивая, по мере приближения поезда к границам Дона становилась всё оживлённее, и имя Добровольческой армии стало всё чаще повторяться по вагонам.
В Харцыске поезд застоялся свыше срока, и паровоз, попыхтев на запасных путях, ушёл обратно в Екатеринослав. По вагонам сразу поползли тревожные слухи, что немцы закрыли границу и вернут нас обратно. Это не только противоречило нашим чаяниям, но и ставило многих в безвыходное положение, так как на Украине нам нечего было делать.
После короткого, чисто военного совещания, на котором все понимали друг друга с полуслова, было решено отправить делегацию к немецкому коменданту станции, чтобы выяснить обстановку. Делегаты наши скоро вернулись сияющими и сообщили, что всё обстоит благополучно. Комендант не имел определённых инструкций, но как военный понимал наши чувства и, выслушав делегацию, ответил:
– Не надо много говорить… Я сам офицер и дворянин, через полчаса вам будет другой паровоз. Желаю вам всем успеха и удачи!
Увы, как далеки были в своём благородстве наши враги – немцы – от поведения союзников – англичан, как многим из нас пришлось убедиться впоследствии…
ГЛАВА ПЯТАЯ. РУССКАЯ ВАНДЕЯ. 1918 - 1920 ГОДЫ
