какими трудностями он столкнулся, подбирая актёра на роль маршала Жукова. Готовясь к съёмкам, Юрий Озеров пригласил моего отца к себе в гости, чтобы познакомить его как будущего консультанта фильма со сценарием. Озеров пожаловался Георгию Константиновичу, что пока не может найти исполнителя на роль Жукова. Отец задумался и сказал, что недавно видел фильм „Председатель“. Так вот артист, фамилии которого он не знает, сумевший сыграть председателя, который смог вытащить всё сельское хозяйство, сможет осилить и роль Жукова. Озеров тут же позвонил Ульянову и сообщил, что Жуков выбрал его и велел немедленно приезжать. Михаил Александрович потом мне рассказывал, что он тогда просто оторопел и был совершенно не готов к встрече с маршалом Жуковым, потому что накануне отмечал что-то с друзьями. Поэтому попросил разрешения позвонить Георгию Жукову на следующий день и приехать к нему в гости. Но Михаил Ульянов так и не встретился с Жуковым. Когда он позвонил, ему сообщили, что Георгия Константиновича увезли в больницу. Тогда Ульянов бросился к ветеранам Великой Отечественной войны, просил их рассказать о том, каким был Жуков, чем он запомнился…
Я хорошо помню, как отец смотрел этот фильм, когда его впервые показывали по телевизору. Он загодя сел перед телевизором, протёр очки и терпеливо ждал, пока начнётся фильм. Во время показа Георгий Константинович всё время спрашивал: „А это кто? А это?..“ Ему объясняли, что это Василий Шукшин играет Конева, а это Владлен Давыдов в роли Рокоссовского… „Это же надо…“ — удивлялся отец. Когда же у него спросили, а сам-то ты как, он сказал: „Я ещё ничего, а вот остальные…“
Помню ещё один эпизод. Меня пригласили в Казахстан, но самолёт задержали на шесть часов, и он приземлился в Алма-Ате ночью. Вышла из самолёта и была потрясена тем, что у трапа меня ждали тридцать человек. Я даже растерялась, увидев восторженные лица людей и шикарный букет. И вдруг мне говорят: „Проходите, проходите, товарищ Жукова“, и продолжают восторженно смотреть за мной, будто кто-то должен идти следом. Я спросила: „Вы кого-то ещё встречаете?“ — „Мы встречаем Жукова- Ульянова“, — ответили мне. Я уточнила: „Кого же: Жукова или Ульянова? Жукова ведь уже нет“. Мне ответили: „Не валяйте дурака, Маргарита Георгиевна, Жуков и Ульянов — одно и то же лицо“. В тот период ещё не показывали документальных фильмов о Георгии Жукове, поэтому для всех Жуковым был народный артист Ульянов».
— Меняются времена, генсеки, а я всё играю, играю Жукова…[10] А по существу ведь роль Жукова, Георгия Константиновича, ещё не сыграна.
— Это в каком же смысле?
— Я не характер — профиль его играю. Неизменный и неизменяемый. Символ. Но уверен, сделают когда-нибудь о нём и настоящий фильм. Расскажут о том, как почти двадцать лет жил в опале. Как глушил себя снотворным, чтоб хоть немного поспать. После его второго — уже при Хрущёве — снятия с должности от него отвернулись все его соратники. Когда его назначили командующим Свердловским военным округом — по сути, отправили в ссылку, — он ночевал в вагоне, боясь неожиданного ареста, и при нём был пулемёт. Основания ждать ареста были, при Сталине арестовали всех его секретарей, адъютантов, близких друзей, генерала Телегина, начальника штаба… Он не собирался становиться зэком, он бы отстреливался, спасая свою честь. И честь тех, кто с ним брал Берлин. Вот какого Жукова сыграть бы — а я медальный профиль изображаю… Сыграть бы преданного всеми маршала Жукова. Слушай, Сергей, давай в сауну сходим? Капитан вроде сказал, что можно.
— Вы с такой решимостью предлагаете, будто в запретную зону. Пойдёмте! Англичане вчера за ужином расхваливали здешнюю сауну.
— Ну, если
К сауне Ульянов относился без особого энтузиазма, но положительно. Несколько раз по предложению Аллы Петровны («взял бы зятя, а то никуда вместе не сходите, не по-людски это, на Руси, я читала, тести всегда с зятьями парились») он брал меня с собой в гостиницу «Орлёнок» на Ленинских горах. Его туда приглашали знакомые архитекторы, спроектировавшие здание: на самом верху там была отменная, единственная в своём роде сауна, гордость архитекторов, — из комнаты отдыха сауны открывался потрясающий панорамный вид на Москву. Мы парились. Велись беседы о том о сём. Пиво в этой банной компании (быть может, из-за присутствия трезвенника Ульянова) не жаловали, хотя оно и не возбранялось. В основном гоняли разнообразные, привозимые разъездными и выездными архитекторами и самим Ульяновым из союзных республик и зарубежных стран чаи. Запомнился китайский вечер. Накануне Михаил Александрович прилетел из Пекина и в сауну привёз большой китайский термос с заваренным по старинным рецептам Поднебесной, настоящим, исключительно из самых верхних листиков чаем. «Это мощь, — говорил он, сидя в кресле, распаренный, похожий в банной простыне на Цезаря даже больше, чем в сценическом костюме. — У них там начинаются кардинальные реформы. А народищу! Идёшь по главной пешеходной улице в Шанхае: шапки, шапки, шапки, головы, головы, прямо-таки физически ощущаешь их миллиард с лишним! И все работают. В других странах, про Африку не говорю, в Европе, во Франции, Италии, такое ощущение, что все в кафе сидят, да по магазинам, выставкам, кинотеатрам ходят, не понять, когда и где работают. Китайцы же — от зари до зари. Как когда-то у нас в Сибири. Они, соседи наши, ещё покажут миру, помяните моё слово! А пельмени там — объедение! Почти как у нас в Сибири, только с соей…»
Ездили мы с Ульяновым и в сауну к Алексею Ивановичу Аджубею и Раде Никитичне Хрущёвой, дача которых была расположена неподалёку от Ларёва, на другой стороне канала, на Икше, в посёлке космонавтов почему-то. В разгар антиалкогольной горбачёвской кампании ездили. «Чем это тут у вас пахнет?» — поинтересовался Ульянов, выйдя из машины на обширном участке Аджубея и поводя носом. «Самогон космонавты гонят, — объяснял пучеглазый, глуховатый, уютный Алексей Иванович со свойственной ему непосредственностью. — Все как один. И у нас найдётся!» — подмигивал он мне, зная ульяновский сухой закон. «Гоните?» — «Как в прошлом году говорили в очередях за водкой? Даже если будет восемь, всё равно мы пить не бросим, ну а если двадцать пять, надо Зимний брать опять! А в этом году вообще почти нигде не возьмёшь, вот же Горбачёв с Лигачёвым учудили! Царские виноградники в Крыму и на Кавказе вырубили! В России всегда бунты и революции начинались со спиртного! Сказали бы там им, Миша, а? Ведь развалят Союз к едрёней матери!» — «Так они меня и послушали…»
С гордостью, с почти осязаемым, животрепещущим наслаждением Аджубей показывал то, что успел построить с прошлого нашего приезда к нему на дачу (я невольно сравнивал с Ульяновым — никогда тесть мой не относился так трепетно ни к недвижимому, ни к движимому имуществу). «Вот котельная, котлы немецкие решил ставить вместо наших, здесь погреба, кухня двухсветная, гостиная с камином, бильярдная, наверху спальни…» Аджубей изумлял всех, знакомых и незнакомых, тем, как стремительно и неудержимо восставал каждый раз из пепла — в буквальном смысле слова. Сгорела баня (отдельно стоявшее строение) — получил компенсацию по страховке — выстроил баню ещё более знатную, просторную, оборудованную по последнему слову финской банной техники. Сгорел дом (!) — получил компенсацию по страховке — в рекордно короткие сроки выстроил фантастический по меркам 1980-х многоуровневый коттедж. Не унывал Алексей Иванович. Закалила его жизнь. Бонвиван, жуир, гурман, эпикуреец, он всё намекал, подмигивая, на прежние свои банные похождения, в том числе с комсомольцами, когда был ещё редактором «Комсомольской правды». Но отклика у Ульянова эти намёки не находили.
…Возвращаясь, с вашего позволения, к преданному всеми Жукову, — говорил я, лёжа на липовом полке шикарной сауны теплохода «Белоруссия» (кроме нас, посетителей не было; не разобравшись во множестве иностранных склянок, я то и дело брызгал на раскалённые камни натуральные эфирные масла и ароматизирующие жидкости. «A-а, хорош-шо-о!..» — не мог удержать я эмоции, Ульянов же, как правило, сдерживался даже в бане). — Алексей Иванович мне как-то сказал, что один из немногих, единственный из лауреатов Ленинской премии, который от него как зятя Хрущёва не отшатнулся, не предал после кремлёвского переворота и прихода к власти Брежнева, — это вы.
— Он так тебе сказал?
— Да, рассказывал, как на премьере то ли в Большом, то ли в каком-то ещё театре, где была вся Москва, в фойе вокруг него с Радой образовалась полоса отчуждения. Никто не подходил. Из тех, кто ещё вчера лизал и клялся в вечной дружбе, а если некоторые и подходили, то по-тихому, в туалете. А вы подошли открыто, не таясь. За что Алексей Иванович вам был очень благодарен. Вы не боялись попасть в
