Альтернатива состояла в опоре на партию, но здесь президента тоже подстерегала дилемма. Демократическая партия раздроблена, ориентирована на местные проблемы и даже распадалась, за исключением организаций в Олбани и Чикаго, а также нескольких других городов. Летом 1944 года Комитет политического действия (КПД) КПП во главе с Сидни Хиллмэном представлял собой гораздо более мощный национальный политический механизм. КПД имел организации национального, регионального, а также муниципального уровней. Он располагал в лице Хиллмэна талантливым руководителем, кадрами политиков и пропагандистов, значительными денежными средствами, идеями, энергией и убежденностью.
КПД — главная мишень нападок республиканцев. Вслед за съездом демократов, где, как утверждалось, выдвижение Трумэна кандидатом в вице-президенты оговорено с профсоюзным лидером, лозунгом республиканцев стал клич: «Согласуй это с Сидни». По всей стране висели плакаты с надписью: «Согласовано с Сидни». Избирателей агитировали:
— Сидни Хиллмэн и коммунисты Эрла Браудера внесены в списки избирателей. А вы?
Большой «паккард» с откинутым, несмотря на моросящий дождь, брезентовым верхом выехал на стадион «Эббетс филдс» и остановился у борта. Президенту помогли выбраться из автомобиля. Стянутый подтяжками, он стоял перед небольшой толпой людей, сняв старую серую шляпу, в которой представал перед избирателями в прошлых избирательных кампаниях, и позволив сползти с плеч темно- синей плащ-палатке. Президент уверял толпу, что никогда не видел, как играют «Доджеры», но всегда поддерживал их. От дождя волосы у него слиплись и распластались на стеклах пенсне. Рузвельт отдал должное сенатору Бобу Вагнеру («Мы вместе работали в конгрессе, не помню уже сколько лет назад») и призвал вернуть его в сенат. Когда президента вернули в машину, дождь лил как из ведра. В салоне Рузвельта насухо обтерли полотенцем, а одежду просушили на соседней автостоянке сил береговой охраны. Затем поездку продолжили.
По указанию президента верх автомобиля был по-прежнему откинут. За ним тянулась длинная кавалькада автомобилей сопровождения, ехавшая через Куинс в Бронкс, затем в Гарлем, через центральную часть Манхэттена к Бродвею. Ла Гардиа и Вагнер сидели на откидных сиденьях перед президентом. Элеонора Рузвельт ехала в конце процессии. Холодный дождь лил не переставая. Задранная вверх рука и рукав плаща президента намокли. Капли дождя скатывались с фетровой шляпы, струились по морщинам у рта, проникали под пальто и рубашку. По бокам «паккарда» мчались мотоциклисты, охранники стояли на подножках автомобиля. За ним следовали три лимузина, набитые сотрудниками секретной службы. Час за часом процессия двигалась под проливным дождем. Зрители стояли под зонтиками и промокшими газетами в ожидании увидеть широкую улыбку президента. В апартаментах жены на площади Вашингтона он снова переоделся и отдохнул.
В тот вечер президент выступил в Ассоциации внешней политики, в большом зале отеля «Уолдорф- Астория» на Парк-авеню. В пространном, захватывающем выступлении, когда он снова ругал конгрессменов-республиканцев за изоляционизм, превозносил республиканцев-либералов и интернационалистов, особенно Генри Стимсона, который сидел на возвышении в конце зала, и предупредил, что, если республиканцы победят на выборах, конгрессом будут руководить деятели типа Джо Мартина и Хэма Фиша. Однако в заключительной части выступления он поднял важный вопрос о миротворческой политике новых Объединенных Наций.
— Мир, как и война, приходит тогда, когда есть воля для его достижения, и там, где имеется сила, способная его упрочить.
Совет Объединенных Наций должен иметь прерогативу действовать быстро и решительно для обеспечения мира силой, если это необходимо. Полицейский не отвечает своему назначению, если, увидев, как злоумышленник забрался в чужой дом, вместо решительных действий побежит в ратушу и станет требовать от муниципальных властей ордера на арест злоумышленника.
Здравый смысл подсказывает мне: если глобальная организация вообще возможна, то американский народ должен наделить своих представителей правом активно действовать в рамках этой организации. Если мы не схватим злоумышленника, когда есть возможность, позволим ему уйти с награбленным имуществом, потому что муниципальные власти не обеспечили нам санкцию на арест, то мы не способны нести свою долю ответственности за предотвращение новой мировой войны...
День пребывания в Нью-Йорке ознаменовался двойным триумфом для президента. Четырехчасовая 50 -мильная поездка по городу развеяла сомнения в недостатке у главы государства здоровья и жизненных сил. Конечно, газеты противников Рузвельта, включая «Дейли ньюс», поспешили поместить фото, на котором президент выглядел усталым, с болезненным цветом лица и обострившимися чертами, но, возможно, не менее двух миллионов жителей города уже видели поднятую в приветственном жесте руку президента и его обаятельную улыбку. В своей речи в тот вечер он переиграл Дьюи в вопросе миротворческой политики. Сенатор-республиканец Джо Болл, протеже Гаролда Стассена, все еще служившего в командовании ВМС в южной части Тихого океана, тотчас поддержал Рузвельта на том основании, что президент решительно и бесповоротно взялся за решение центрального вопроса — участия Америки в международных делах, которому противодействовали изоляционисты; от обсуждения этого вопроса уклонялся Дьюи.
Через шесть дней Рузвельт провел избирательную кампанию в Филадельфии. Снова он часами ездил по кварталам города в открытом автомобиле, и снова лил дождь. В городе братской любви он говорил о войне — о своих усилиях по строительству флота после Пёрл-Харбора, о противодействии республиканцев, о людях, которые смеялись над его призывом производить 50 тысяч самолетов в год, о военной стратегии, военных поставках, тыловом обеспечении и численности войск. Однажды он упомянул об участии в войне своих четырех сыновей.
— Я могу говорить как человек, который знает кое-что о чувствах родителей, чьи сыновья сражаются за рубежом.
В ответ на обвинения Дьюи решительно заявил, что военнослужащие вернутся после войны домой как можно быстрее:
— Ничто не помешает выполнению этого обязательства.
Два года назад успешная высадка на побережье Африки не могла бы осуществиться до проведения выборов в конгресс. Теперь Рузвельту снова повезло. Макартур 21 октября высадился на острове Лейте, в Центральных Филиппинах. Он заявил на пляже:
— Я вернулся.
Генерал попросил филиппинцев сплотиться вокруг него и «следовать за ним за чашей Грааля справедливой победы». Рузвельт не мог упустить удобный случай.
— Думаю, это замечательно, — сказал он в своем выступлении перед избирателями в парке Шайбе, — что менее чем за пять месяцев мы провели крупные наступательные операции в Европе и на Филиппинах — в регионах, отстоящих друг от друга на расстоянии тринадцать тысяч миль.
Говоря о блестящих операциях на Филиппинах, интересно знать, как себя чувствуют те, кто утверждал несколько недель назад, будто я не посылал достаточно войск и снаряжения генералу Макартуру по политическим соображениям?
Президент процитировал «известного оратора-республиканца», говорившего: «...ваша нынешняя администрация — самое впечатляющее сборище некомпетентных лиц, которое когда-либо занимало государственные учреждения».
— Ну, вы понимаете, — говорил он, — это достаточно серьезное обвинение, поскольку из него можно сделать вывод, что мы проигрываем войну. Если так воспринимать, это поразительная новость для большинства из нас — и, конечно, для нацистов и японцев.
На следующий вечер Рузвельт выступал прямо из автомобиля на солдатском стадионе в Чикаго. Это выступление не забудет никто из присутствовавших там, отмечал позже Розенман. Собралось более 100 тысяч человек; еще 100 тысяч слушали речь президента за пределами стадиона. С озера дул холодный ветер, слова Рузвельта едва доносились до ограждения, но ему как-то удалось овладеть вниманием толпы.
Президент говорил, что это самая странная из всех его избирательных кампаний. Цитировал республиканцев, признававших: эти так называемые недотепы и растяпы в Вашингтоне сумели провести великолепные законопроекты, обеспечившие экономический прогресс; эти так называемые сварливые усталые старики создали мощнейшую военную машину, какой мир еще не знал, этого уже не изменишь, и
