наиболее мощный всплеск эмоций во всей их переписке. Премьер напомнил Рузвельту о его былой поддержке Дарлана и прочих щекотливых вопросах. Рузвельт, находившийся в это время в Уорм-Спрингсе и несколько, отдалившийся от спора, выразил сожаление, если пресс-релиз нанес Лондону какую-нибудь обиду, но твердо указал премьер-министру, что Италия все еще «зона совместной англо-американской ответственности» и англичане самовольничали в своих действиях по недопущению Сфорцы к власти.
Одна из причин гнева Черчилля — понимание, что отказ Вашингтона поддержать его в Италии имел очевидные последствия для британской политики в Греции. Заручившись согласием Сталина на британский контроль в этой сфере и уступкой Рузвельта относительно временного британского преобладания, Черчилль решил, что старый союзник его страны не испытает политического вакуума и не станет добычей ЭЛАС, сильного коммунистического и партизанского движения. После ухода немцев ЭЛАС выступило с претензиями на власть в Афинах, после чего вовлеклось в конфликт с британскими войсками, срочно введенными в страну Лондоном. Либеральные и левые группировки в Великобритании и США негодовали по поводу того, что казалось британским заговором с целью насадить в Греции реакцию и уничтожить те силы, которые наиболее ревностно сражались с нацистами.
Одержимый миссией спасения Греции от коммунизма, Черчилль с горечью сетовал на недостаток сочувствия в Вашингтоне. Ему почти казалось, что вне военного кабинета министров его единственный надежный союзник — Сталин, который не касался Греции. Черчилль был сильно раздражен, когда содержание телеграммы, в которой он инструктировал британского генерала в Греции без колебаний, если необходимо, стрелять в мятежников, проникло в американскую прессу, очевидно через Государственный департамент. В это время Рузвельт послал премьеру пространное великодушное письмо, сообщив, что сожалеет о трудностях Черчилля в Греции, но не мог встать на сторону своего друга в данном вопросе. «Даже попытка этого принесла бы вам лишь временную выгоду, но в долговременной перспективе нанесла бы ущерб нашим отношениям». Рузвельт сделал ряд конкретных предложений, включая обещание регентства вместо возвращения короля, что Черчилль находил абсолютно бесполезным. Единственный выход для премьера состоял в посылке большего количества войск, которые постепенно подавили сопротивление ЭЛАС.
В Греции, Польше и повсюду войска решали дело. Должны ли они сформировать новый мир, так же как создавали старый?
Гарриман отвечал на этот вопрос утвердительно, по крайней мере перед тем как принял участие во встрече Черчилля со Сталиным. В середине сентября он проинформировал Белый дом, что отношения с русскими приняли в последние два месяца тревожный оборот. Стороны сохраняли молчание, проявляли безразличие и упрямство в подходе к разным проблемам. Позиция Москвы состоит в том, что мы «обязаны» помогать России и принимать ее политику, потому что «она выиграла для нас войну». Если Вашингтон не определится в отношении этой политики, предупреждал Гарриман, Россия станет шантажировать мир.
Халл попросил Гарримана развить свою точку зрения. По размышлении Гарриман занял более сдержанную позицию или, скорее, двойственную. Сталин, утверждал он, руководствуется двумя взаимоисключающими позициями — дружелюбием в отношении Запада, а также подозрением и враждебностью к нему. Русский народ хочет мира, желает продолжения тесных отношений с союзными державами после войны. Сталин не смог бы разорвать союзные отношения без возбуждения серьезной тревоги среди населения. С другой стороны, советское руководство остро переживает экономическую отсталость своей страны; оно чрезмерно чувствительно и подозрительно. Влиятельные лица в окружении маршала будут настаивать на самостоятельных решениях там, где безопасность России затрагивается больше всего.
Практически это означает, продолжал Гарриман, что Москва будет часто прибегать к односторонним действиям: блокировать соображения Совета Безопасности Объединенных Наций в вопросах, касающихся национальной безопасности России; настаивать на формировании своих собственных отношений с соседними странами. Рекомендация Гарримана тоже носила двойственный характер — идти навстречу русским чуть больше чем полпути, но «давать им быстрый отпор с максимальной твердостью», когда возникает ощущение, что они уклоняются в «неправильном направлении».
Все это оставляло на усмотрение Рузвельта решение, когда ему следует противодействовать русским и когда поддаваться и уступать. Можно надеяться на потенциал дружелюбия и доброй воли, который обнаружил в русском народе даже этот посол, сторонник жесткого курса.
На Дальнем Востоке Рузвельт столкнулся осенью 1944 года с резким, зловещим контрастом между блестящими наступательными операциями в Тихом океане и военно-политическим застоем на обширной материковой части Азии.
Вторжение на Лейте явилось вызовом Верховному командованию империи даже в большей степени, чем высадка на Сайпан. Филиппины защищали жизненно важные пути через Южно-Китайское море — череду переходных камней, выложенных для американского вторжения на Формозу, побережье Китая, в саму Японию. Командование японскими ВМС еще раз, так же как на Марианских островах, спланировало комбинированный удар по соединению американского флота, прикрывавшему десантные войска. Когда пехота Макартура углубилась в песчаные пляжи Лейте, из района Сингапура и Японии в центральную часть Филиппин были переброшены ударные силы японцев. Прибрежные воды Лейте патрулировались кораблями 7-го флота под командованием адмирала Томаса К. Кинкайда, который подчинялся Макартуру, и силами 3-го флота под командованием Булла Хэлси, подчиненными командной группе Нимица со штаб-квартирой в Пёрл-Харборе, за тысячу миль от места операции.
Мощное контрнаступление противника началось 23 октября. Большой японский флот под командованием вице-адмирала Такэо Куриты, имевший в своем составе два суперлинкора и десяток крейсеров, направился прямо через море Сибуян к проливу Сан-Бернардино. Здесь его встретили такие яростные атаки подлодок и крейсеров, что через два дня флот повернул назад, на запад. К югу другой японский флот, под командованием вице-адмирала Нисимуры, попал в блестяще подготовленную западню в проливе Суригао и был почти полностью уничтожен. Третий, наименьший по численности флот противника отправился из Внутреннего моря, но не для сражения, а чтобы отвлечь на север крупные силы Хэлси и таким образом оставить десантные войска без прикрытия. Хэлси, сгорая желанием встретить, как он полагал, главное авианосное соединение японцев и получив заверение, что силы Куриты обескровлены, если не уничтожены, поспешил на север.
Последовало эпическое действо с хаосом и примерами мужества. Флот Куриты, потрепанный, но сохранивший боеспособность, снова повернул на восток, чтобы нанести удар по оставленным без прикрытия десантным судам. Ни один из японских флотов не представлял себе, какие действия предпринимают другие. Хэлси намеревался встретиться в бою с северным флотом противника, но повернул назад, чтобы помочь отразить удар Куриты, однако опоздал. Курита уже разгромил небольшую группу авианосцев и эсминцев сопровождения, которая располагалась между его флотом и Лейте. Линкоры и тяжелые крейсеры Куриты готовились пустить на дно все более легкие американские корабли, когда адмирал внезапно прекратил операцию из опасений быть перехваченным крупными силами флота Хэлси. Американский флотоводец умудрился совершить рейд на север протяженностью три сотни миль и на такое же расстояние к югу, так и не встретив основные силы флота противника.
В Вашингтоне президент созвал репортеров в свой кабинет на торжественную пресс-конференцию. Он сообщил, что получил от адмирала Хэлси донесение: «...японский флот перехвачен в районе Филиппин, понес тяжелые потери и уничтожен флотом США в этой оперативной зоне». Позднее рассказывались легенды, что японский флот потерял боевые корабли водоизмещением 306 тысяч тонн, включая три линкора и десять крейсеров в битве в заливе Лейте, а потери американцев составили корабли водоизмещением 36 тысяч тонн. За этой статистикой, помимо блестящего искусства навигации и плохой связи, стояла растущая промышленная мощь и военно-морская технология Соединенных Штатов.
С другой стороны, на пыльных равнинах Китая и в джунглях Бирмы пехотинец все еще оставался главной фигурой, особенно когда его поддерживали с воздуха. В первые месяцы 1944 года японцы нанесли удары пехотой по двум уязвимым зонам — Индии и Китаю. Стратегия Токио, столь же политическая, сколько военная, имела целью разделить людей, уничтожить правительства двух наиболее населенных стран мира.
В Бирме японцы вели наступление вдоль побережья Аракана в стремлении обойти британские войска, продвигавшиеся на юг. Но сами обойдены и отброшены контрударом англичан, когда Маунтбэттен
