Но Пчелка всегда была вестником Регины, как Иоанн – предтечей Христа: позади девочки появилась молодая женщина.
Петрус прочел в ее взгляде, что она знала: он здесь.
Но как долго он тут находился? Петрус совершенно позабыл о времени и сам бы не мог этого сказать.
Взгляд Регины ясно говорил: «Я уезжала не по своей воле; я знала, что ты придешь, и ждала тебя. Прости, я не могла вернуться раньше, однако вот и я…»
Регина улыбнулась и будто продолжала: «Не волнуйся, любимый, за ожидание тебя ждет награда: я приготовила тебе сюрприз».
Петрус умоляюще сложил руки на груди.
Что еще за сюрприз?
Регина продолжала улыбаться.
Петрус позабыл о времени, об ужине у дяди, о том, что дядюшка, подобно Людовику XIV, приходит в бешенство, когда его заставляли ждать.
Наконец Регина вынула розу из белокурых Пчелкиных волос, поднесла ее к губам и уронила вместе с поцелуем, а затем прикрыла ставень.
Петрус радостно вскрикнул: он увидит Регину вечером!
Когда ставень захлопнулся, он мысленно послал миллион поцелуев за один, полученный от любимой, и только тогда вспомнил о дяде. Он вынул часы и посмотрел на циферблат.
Было без пяти минут шесть!
Петрус полетел стрелой на улицу Плюмэ.
Профессиональный бегун добежал бы от особняка ЛамотГуданов до особняка Куртенеев за десять минут: Петрус уложился в семь.
Генерал Эрбель был настолько любезен, что подождал племянника две минуты. Однако, потеряв терпение, он сел за стол в одиночестве, как вдруг дважды брякнул колокольчик, предупреждая о приходе запоздавшего сотрапезника.
Генерал уже доедал раковый суп.
При виде племянника он грозно сдвинул брови, словно разбушевавшийся олимпийский бог, и австриец Франц, горячо любивший Петруса, шепотом стал за него молиться.
Но лицо генерала сейчас же просветлело: племянник выглядел довольно жалко.
Петрус обливался потом.
– Ах, черт побери! – заметил генерал. – Тебе бы следовало постоять в передней, чтобы с тебя стекла вода, мой мальчик: ты намочишь стул.
Петрус встретил дядину остроту улыбкой.
В эту минуту генерал мог изрыгнуть на него все молнии преисподней: у Петруса на душе пели райские птицы.
Он поцеловал дядину руку и сел напротив.
XXXIV.
Весна – молодость года! Молодость – весна жизни!
В девять часов Петрус простился с дядей и снова отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан.
Перед тем как подняться к себе, он поднял голову и взглянул на окна мастерской, которая через пять дней должна была опустеть. Петрус увидел свет. – Жан Робер или Людовик, – прошептал он.
Он кивнул привратнику, что означало: «Я не беру ключ, потому что меня ждут» – и прошел к себе.
Молодой человек не ошибся: его ожидал Жан Робер.
Как только Петрус появился на пороге, Жан Робер бросился к нему в объятия с криком:
– Успех, дорогой Петрус! Успех!
– Какой успех? – не понял тот.
– И не просто успех – овация! – продолжал Жан Робер.
– О чем ты? Говори же! – улыбнулся Петрус. – Я с удовольствием присоединюсь и разделю твою радость.
– Как – какой успех? Как – какая овация? Ты разве забыл, что нынче утром я читал актерам Порт-Сен- Мартен свою новую пьесу?..
– Я не забыл, а не знал. Итак, значит, успех полный?
– Несомненный, друг мой! Они словно обезумели. Во втором акте Данте встал и подошел пожать мне руку, а в третьем Беатриче меня поцеловала – как ты знаешь, роль Беатриче исполняет сама Дорваль! Когда же я окончил чтение, все актеры, директор, постановщик, суфлер – бросились мне на шею.
– Браво, дорогой мой!
– Я пришел поделиться с тобой своей радостью.
– Спасибо! Твой успех меня очень радует, но совсем не удивляет. Мы с Людовиком предсказали, что так и будет.
И Петрус вздохнул.
Зайдя в мастерскую, где он не был уже несколько дней, и оказавшись в окружении произведений искусства, собранных с огромным трудом, Петрус вспомнил, что скоро со всем этим расстанется, и, видя как радуется Жан Робер, не смог подавить вздох.
– Вот как? – вскричал Жан Робер. – Не очень-то ты весел, вернувшись из Сен-Мало! Дорогой друг! Теперь мой черед спросить: «В чем дело?»
– А я вслед за тобой повторю: «Разве ты забыл?»
– О чем?
– Снова увидев все эти предметы, безделушки, мебель, сундуки, с которыми мне придется расстаться, я должен сказать, что мне изменяет мужество, а сердце обливается кровью.
– Тебе придется с этим расстаться, говоришь?
– Разумеется.
– Ты хочешь сдать свою квартиру вместе с обстановкой или намерен отправиться в путешествие?
– Неужели ты не знаешь?
– Чего?
– Сальватор тебе не сказал?
– Нет.
– Ну и отлично, поговорим о твоей пьесе!
– Нет, черт возьми! Поговорим о том, почему ты вздыхаешь. Тогда никто не скажет, что я веселюсь, когда тебе грустно.
– Дорогой мой! В ближайшее воскресенье все это пойдет с молотка.
– С молотка?
– Да.
– Ты продаешь свою мебель?
– Ах, дорогой друг! Если бы это была моя мебель, я бы ее не продавал.
– Не понимаю.
– Она станет моей после того, как я ее оплачу. Вот я ее и продаю, чтобы оплатить.
– Понимаю…
– Ничего ты не понимаешь!
– Тогда объясни.
– По правде говоря, мне неловко рассказывать своему лучшему другу о собственных слабостях.
– Продолжай! Да продолжай же!
– Дело в том, дорогой мой, что я едва не разорил отца.
– Ты?
– Да, моего славного и благородного отца! Я вовремя остановился, друг мой. Еще месяц – и было бы слишком поздно.
– Петрус, дорогой друг! У меня в ящике три билета, подписанных «Гара»
