В общем, из записки, лежавшей у несчастного доброго короля перед глазами, следовало, что господа Сарранти-старший и Сарранти-младший – кровопийцы, у одного из которых в руках шпага (ей суждено опрокинуть трон), у другого – факел (он должен спалить Церковь).
Итак, отведав этого иезуитского яду, достаточно было всего раз бросить взгляд на листок, чтобы вновь воспылать политическим гневом, остывшим было на одно мгновение, и снова почувствовать, как оживают все призраки революции.
Король вздрогнул и недобро посмотрел на аббата Доминика.
Тот понял смысл его взгляда и почувствовал, как его словно коснулось раскаленное железо. Он горделиво поднял голову, сдержанно поклонился и отступил на два шага назад, приготовившись выйти.
Презрение к королю, отвергавшему движения собственной души и замещавшему их чужой злобой, брезгливость сильного по отношению к слабому мелькнули помимо воли Доминика в его взгляде и усмешке.
Карл X словно прозрел и, будучи Бурбоном прежде всего, то есть мягкосердечным и покладистым, испытал угрызение совести, какое, должно быть, переживал в иные минуты его предок Генрих IV, глядя на Агриппа д'Обинье.
Его озарило или, во всяком случае, он усомнился в своей правоте; он не посмел отказать в просьбе этому честному человеку и окликнул аббата Доминика, когда тот уже собирался удалиться.
– Господин аббат! – сказал король. – Я еще не ответил на вашу просьбу ни отрицательно, ни утвердительно. Если я этого еще не сделал, то только потому, что перед моим внутренним взором проходили тени несправедливо пострадавших праведников.
– Ваше величество! – вскричал аббат, сделав два шага вперед. – Еще есть время, королю достаточно молвить одно слово.
– Даю вам два месяца, господин аббат, – проговорил король в прежнем высокомерном тоне, словно устыдившись и раскаиваясь в собственной слабости. – Но ваш отец должен подать кассацию, слышите?! Мне случается порой снисходительно относиться к бунту против королевской власти, однако я не простил бы недовольства по отношению к правосудию.
– Государь! Не угодно ли вам предоставить мне возможность по возвращении предстать пред вами в любое время дня и ночи?
– Охотно! – согласился король.
Он позвонил.
– Запомните этого господина, – приказал Карл X вошедшему лакею, – когда бы он здесь ни появился, прикажите проводить его ко мне. Предупредите челядь.
Аббат поклонился и вышел, ликуя от переполнявших его радости и признательности.
XXVII.
Отец и сын
Все цветы надежды, что медленно прорастают в сердце человека и приносят плоды лишь в определенное время, распускались в душе аббата Доминика, по мере того как он удалялся от короля и приближался к своим согражданам – простым смертным.
Припоминая слабости несчастного монарха, он полагал, что человек этот, согбенный под тяжестью прожитых лет, добросердечный, но безвольный, не способен стать серьезным препятствием на пути великой богини, наступающей с тех пор, как человеческий гений воспламенил ее факел, – богини, что зовется Свободой!
И, странное дело, – это, впрочем, свидетельствовало о том, что, несомненно, он твердо знал, чем ему следует заняться, – все его прошлое вдруг прошло перед глазами. Он стал вспоминать малейшие подробности своей жизни после семинарии, свои необъяснимые колебания в тот момент, когда он произносил обет, внутреннюю борьбу, когда был рукоположен в сан. Но все победила тайная надежда; подобно огненному столпу Моисея, она указывала ему путь и говорила, что поприще, на котором он мог бы принести наивысшую пользу своему отечеству, – религия.
Подобно путеводной звезде волхвов, его совесть сияла и указывала ему верный путь. На одно мгновение непогода закрыла его небосвод и он едва не сбился с пути. Но скоро он снова прозрел и пустился в дорогу, ежели и не с полным доверием, то с непреклонной решимостью.
Доминик с улыбкой ступил на последнюю ступеньку дворцовой лестницы.
Какой затаенной мысли он мог улыбаться в столь затруднительном положении?
Но едва он вышел на двор Тюильрийского дворца, как увидел доброжелательное лицо Сальватора: тот с лихорадочным беспокойством поджидал аббата, беспокоясь за исход дела.
Одного взгляда на несчастного монаха, оказалось достаточно, чтобы понять, чем закончился его визит к королю.
– Отлично! – молвил он. – Вижу, король удовлетворил вашу просьбу и предоставил отсрочку.
– Да, – кивнул аббат Доминик. – В глубине души это прекрасный человек.
– Вот что меня отчасти с ним примиряет, – продолжал Сальватор. – Благодаря этому я готов вернуть свою благосклонность его величеству Карлу Десятому. Прощаю ему слабости в память о его врожденной доброте. Надо быть снисходительным к тем, кому не суждено слышать правду.
Внезапно переменив тон, он продолжал:
– Сейчас возвращаемся в Консьержери, не так ли?
– Да, – только и ответил аббат, пожимая другу руку.
Они сели в проезжавший по набережной свободный экипаж и скоро были на месте.
У ворот мрачной тюрьмы Сальватор протянул Доминику руку и спросил, что тот намерен делать после встречи с отцом.
– Я тотчас покину Париж.
– Могу ли я быть вам полезен там, куда вы отправляетесь?
– Под силу ли вам ускорить получение паспорта?
– Я помогу вам получить его незамедлительно.
– В таком случае ждите меня у себя: я зайду за вами.
– Нет, лучше я буду ждать вас здесь через час, вы найдете меня на углу набережной. В тюрьме разрешено оставаться лишь до четырех часов, сейчас – три.
– Стало быть, через час, – повторил аббат Доминик и еще раз пожал молодому человеку руку.
Он исчез под мрачными сводами.
Пленника препроводили в камеру, где когда-то сидел Лувель и где было суждено оказаться Фьеши. Доминик без затруднений проник к отцу.
Господин Сарранти сидел на табурете. При виде сына он поднялся и шагнул ему навстречу. Тот поклонился с почтительностью, с какой приветствуют мучеников.
– Я ждал вас, сын мой, – сообщил г-н Сарранти.
В его голосе послышался упрек.
– Отец! – отвечал аббат. – Не моя вина в том, что я не пришел раньше.
– Я вам верю, – взяв его руки в свои, отозвался пленник.
– Я только что из Тюильри, – продолжал Доминик.
– Из Тюильри?
– Да, я виделся с королем.
– С королем, Доминик? – удивился г-н Сарранти, пристально вглядываясь в сына.
– Да, отец.
– Зачем вы к нему ходили? Надеюсь, не для того, чтобы добиться отмены приговора?
– Нет, отец, – поспешил сказать аббат.
– О чем же вы его просили?
– Об отсрочке.
– Отсрочка?! Зачем отсрочка?
– По закону вам положено три дня для подачи кассационной жалобы; если ничто не заставляет суд
