Приехав в городок, он стал жаловаться Максиму Шигаеву, что «вор Чика навязал им какого-то охряпку- проходимца, да и говорит, вор, что это Петр Федорыч». Умный Шигаев, видя душевное состояние Андрея Кожевникова, притворился, что сочувствует ему.
Зарубин-Чика тоже мучился сомнением: дело с «батюшкой» нечисто!
Прибыв домой, он поздним вечером направился к Денису Караваеву.
— Слушай, Денис… только бога ради не таись от меня — дело общее затеваем… Что за человек этот самый… Петр Федорыч?
Бельмастый Караваев вначале слепо верил, что тот «великий человек», пред которым они с Кунишниковым в сарае Ереминой Курицы когда-то стояли на коленях и проливали слезы умиления, есть воистину надежа-государь. Но после осмотра «царских знаков» в его душу вломилось сомнение. Однако сейчас ему не хотелось откровенничать. Оглаживая волнистую бороду свою и недоверчиво поглядывая на Чику, он молчал.
— А знаешь что, Денис Иваныч, ведь мне «батюшка» — то наш открылся: ведь он не царь, а простой казак, — не моргнув глазом, ловко соврал плутоватый Чика, явно стараясь вызвать скрытного Караваева на откровенность.
К бородатому лицу Дениса Караваева прилила краска. Он подошел к окну, заглянул на улицу, заглянул под занавеску, не подслушивает ли их любопытная Варвара. Затем взволнованно положил Чике руку на плечо:
— Поклянись ты мне, Чика, что ни отцу с матерью, ни жене, ни чужим людям не станешь болтать?
— Вот тебе Христос, ей-богу нет, да что ты, Денис!
— Тогда слушай, — шумно передохнув и как бы прощаясь со сладким сновидением, решительно заговорил Денис Иванович Караваев. — Конешно, горько нам думать, что он не царь, а, допустим, донской казак. Ну и бог с ним. Пусть он вместо государя за нас заступит, а нам все едино, лишь бы в добре быть.
Глаза Чики заиграли, к бронзовым щекам тоже прилила густая краска.
— Так тому и быть! — крикнул он и с отчаяньем, с каким-то горьким удальством бросил шапку об пол. — Стало, так на роду написано нашему войску.
— А может, он и царь… Почем нам знать? — пытаясь озадачить Чику, задумчиво молвил Караваев.
— Нам хуч бы пес, абы яйца нес… — махнул рукой Чика.
«Царь он или не царь?» — ломал голову Зарубин-Чика. Он пробыл в Яицком городке несколько дней, ходил по базарам, прислушивался к голосу народному. Большинство казаков войсковой руки знали, что где-то вблизи городка скрывается государь, но относились к этому по- разному:
«Коли это подлинный царь, тогда раздумывать нечего. Коменданта со старшинами перевязать, и айда всем войском к батюшке. Ну, а ежели он подставной, тогда как? Часть войска примет, другая — не примет. Стало, опять усобица пойдет, опять кроволитье. А наша жизнь после мятежа и так вся вверх дном. Чегой- то, братцы, боязно… Сумнительство берет…»
И Чика и Мясников, ничего путем не сделав, ни с кем в городке не переговорив, а лишь наслушавшись сбивчивых базарных разговоров, явились на хутор братьев Кожевниковых.
Мясников привез государю сафьяновые сапоги, подушку под седло и хороший намет. Пугачев спросил, объявили ль они надежным людям о государе императоре. В ответ Чика с Мясниковым стали наперебой врать:
— Многим уважительным людям объявили, надежа-государь, и в городке и по зимовьям… Кои верят, а кои в сумнительстве. Мы твоим именем приказывали верным людям собираться по нашей повестке на речку Усиху.
— Ну ладно, увидим, что будет, — ответил Пугачев сурово.
Общим советом решено: здесь оставаться опасно, надо тотчас же уезжать на вершину речки Усихи, — отсюда двадцать, от Яицкого городка полсотни верст. Место там открытое, степное и безлюдное. А на кургане — высокое дерево, залезешь — все концы видать.
Ночью оседлали четырех коней и втроем поехали. Четвертый крепкой конь — заводной, в запас под Пугачева. «Батюшка» не толст, но тяжел и силен, редкая лошадь могла долго бежать под ним.
Новое место Пугачеву понравилось.
— Шибко караулистое место, дозорное, — похвалял он, — уж тут-то не сцапают нас врасплох.
Тимоха Мясников по приказу Пугачева снова уехал в городок за представителями войска. Чика остался с Пугачевым сам-друг. «Кто же, кто же он? Царь или не царь, царь или обормот дикой?» — неотступно мучило Чику. И вот, не выдержал, мысленно перекрестился, бухнул напрямки:
— Не прогневайся, батюшка, скажи-ка мне сущую правду, не утай: точный ли ты государь есть?
Пугачев по-страшному засверкал на Чику глазами. Но Чика не струсил, заложил руки за спину и на грозный взгляд Пугачева ответил наглым и смелым взглядом.
— Не стращай, батюшка, я не больно-то пуглив. А лучше откройся, ведь нас не много здесь, ведь двоечка только, ты да я. Мне вот Денис Караваев сказал…
— Что он, безумный, сказал тебе?
— А то и сказал, что ты донской казак, — ловил Пугачева нахрапистый Чика. — Уж не прогневайся, гостенек милай!
Пугачев затрясся, заорал:
— Врешь, дурак! Врешь, — плюнул и пошел быстрым шагом к речке.
— От людей-то, может, и утаишь, да от бога-то не утаишь! — закричал ему в спину Чика и поспешил за ним следом, чтоб разом кончить разговор.
Пугачев круто повернулся к Чике, тот остановился в трех шагах от него, посверкали друг на друга глазами, как обнаженными саблями.
— Я точный государь, Петр Федорыч. Всю правду говорю тебе со истиной.
А ты раб мой подначальный! — запальчиво прокричал Пугачев, ударяя себя кулаком в грудь.
Чика, всячески сдерживаясь, твердил свое:
— Я Караваеву Денису клятву принес, чтобы в тайности держать… Ну так вот и тебе, батюшка, клянусь, уж ты верь мне. И какой ты есть человек, — донской казак али нет, велика ль мне в том корысть? А раз мы приняли тебя, батюшка, за государя, стало — и делу конец, стало — так тому и быть.
Голос Чики был теперь с дрожью, искренний, на глазах навернулась влага. Пугачев вплотную приблизился к нему и, собрав всю внутреннюю силу, молвил:
— Ну, Чика… Своими речами в пот ты меня вогнал… Только молчи, только, чур, молчок… Слышишь, Чика? Пускай умрет это в тебе. Чуешь?
Христом-богом заклинаю… А то и твоя и моя голова с плеч покатится. Да и только ли это одно. Думки мои сердешные, розмыслы загинут. Ну, сядем давай, потолкуем. (Они сели на луговине.) Фу… И сам не знаю, чего со мной… — Его била лихорадка, зубы стучали, белки глаз пожелтели, задергался живчик возле левого виска. — Поведаю правду тебе… Знай: я есть донской казак Емельян Иванов Пугачев.
Он поднял глаза на тяжело дышавшего Чику, полагая, что тот, обозленный, вскочит с бранью, плюнет ему в бороду и, бросив его, уйдет.
Но, к немалому изумлению Пугачева, бронзовое, мужественное лицо Чики, обросшее черной клочковатой бородой, грустно улыбалось, а насмешливые, наглые глаза выражали теперь дружелюбие.
— Вот спасибо! Вот благодарим! — радостно выкрикивал он, подымаясь. — Нам все едино, — что хлеб, что мякина… Петр, так Петр, Емельян, так Емельян… А казачество за тобой пойдет… Пойдет, пойдет! — он был крайне возбужден, переступая ногами, подергивая плечом.
— Как ходил я по Дону да по разным городам, — говорил повеселевший Пугачев, — везде, брат Чика, толковали, что Петр Федорыч жив и здравствует. И мыслю я, Чика, сгрудить великую силу да Москву взять.
Войска-то там нетути, на войне с турками солдаты…
— А ежели, ваше величество, вы и не завладеете Московским царством, — сказал, захлебываясь, Чика, — так мы с вами сделаем на Яике свое царство-государство.
— Вперед заглядывать нечего, — сказал Пугачев. — А я от тебя, Чика, не потаю: о том, что я простой казак, еще трем людям открыл — Шигаеву, да Караваеву, да Пьянову.
