Левое плечо Яруна прикрывал Урхо, поскольку щиты здесь ничем помочь не могли. В такой тесноте ими уже нельзя было пользоваться, они мешали соседям, и полагаться приходилось на друга слева да на собственный меч. И другом и живым щитом Яруна в этой битве был светловолосый чудин.
Урхо сражался без боевого шлема, потому что не смог подобрать ничего подходящего для собственной головы. Он приспособил мисюрку — кольчужное оголовье с железной верхушкой, прикрывавшей темя, — и соломенные кудри его, достигавшие плеч, взмокли и потемнели от пота. Меч чудин отковал для себя сам, так как обычные мечи были для него легки и маловаты, и пока уверенно отбивал им выпады рыцарей, норовя при этом свободной левой рукой перехватить древко копья. Дважды ему удавалось вырвать эти копья из ливонских рук, а один раз и стянуть с седла зазевавшегося рыцаря, которого тут же добили дружинники.
Железный, ощетиненный копьями клин все же заставил попятиться дружину. Отступали они одновременно, и это входило в задачу, которую поставил Невский: сдержать первый натиск, медленно отойти, ввести ополчение в битву и с двух сторон зажать рыло «свиньи». Но при отступлении дружинники невольно начали рвать строй, в разрывы кое-где уже вторглись рыцари, что было чрезвычайно опасно. Ярун скорее уловил это своим затуманенным сознанием, чем понял всем предыдущим опытом воина и воеводы, на мгновение оглянулся, проверяя, насколько многочисленны эти разрывы, потерял из виду противника, и тотчас же тяжёлый меч опустился на его шею, проломив кольчужное оголовье.
— Я почувствовал его боль, Ярославич, — рассказывал Невскому впоследствии Сбыслав. — Такая боль вдруг свела мне шею, ты и не поверишь…
— Верю, Ярунович, — вздохнул Александр.
Отступая под натиском «железной свиньи» вместе со своим передовым полком, Сбыслав отошёл к левому крылу русского построения, оказавшись на левом фланге осиротевшей дружины новгородцев, которой после гибели Домаша Твердиславича командовал Гаврила Олексич. Пропустив острие клина мимо себя, он повёл дружину в наступление, не давая правому крылу крестоносцев возможности развернуться. Здесь было полегче, попросторнее, чем в том месте, где «свиное» рыло столкнулось с княжеской дружиной Яруна. Бой приняли только два-три внешних ряда рыцарей, а основная масса продолжала рваться вперёд, чтобы не нарушать построения, да и задержавшиеся для отражения фланговой атаки крестоносцы вынуждены были лишь обороняться, что давало новгородцам известные преимущества.
— Эх, про багры не подумали! — сокрушался Олексич, хотя никто не мог его слышать в грохоте битвы. — Поддых бы им, поганым…
Тот же манёвр предпринял и Миша Прушанин со своей дружиной, яростно налетев на левое крыло атакующего клина крестоносцев. И здесь два-три ряда рыцарей вынуждены были остановиться и принять навязанный им бой, что не только не позволило развернуть крылья, но в известной мере и облегчило участь княжеской дружины. Новгородские дружинники Миши бились с неистовым, почти восторженным кличем, беря пример со своего разудалого вождя, который не мог сражаться молча просто в силу собственного неуёмного нрава: для него каждая битва была всего лишь продолжением весёлых вечевых потасовок.
Потом, после побоища, когда начались воспоминания, рассказы и беседы, дружинники князя Александра никак не могли понять, что заставило Урхо прикрыть своим телом тяжело раненного Яруна. Но он — прикрыл, и тотчас же два копья вонзились в его широкую, как телега, спину, пробив кольчугу насквозь. Чудской богатырь нашёл в себе силы привстать и резко повернуться, тяжестью собственного тела вырвав оба древка из рыцарских рук. Как ни странно, но эта двойная гибель на какое-то крохотное мгновение остановила бой, что позволило дружинникам сомкнуться, а затем в порядке отступать, втягивая крестоносцев в свежие ряды разъярённых мужиков Буслая.
Тем временем на левом крыле Сбыслав, предоставив новгородцам самим нажимать на рыцарей, успел собрать своих конников и во главе их внезапно для ливонцев прорвался внутрь клина, на зажатую крыльями собственного прикрытия пехоту. Пробил второпях неровно построенное щитовое заграждение, обрушив на кнехтов мечи и копыта, и они заметались в тесноте, уходя от мечей и копыт и путая строгий рыцарский строй.
Но ливонцы быстро оправились и от этого внезапного удара. Рыцари внутренних линий клина тут же развернули своих коней против немногочисленных всадников Сбыслава, со всех сторон набегала пехота, грозя полным окружением, и Сбыслав сорвал голос, собирая своих людей. Прорываться назад, к Олексичу, было уже поздно, и он без колебаний повёл свой небольшой отряд к дружине Миши Прушанина, атакующей левое крыло крестоносцев. Немногие вернулись из этого дерзкого налёта, но главное было достигнуто: они ещё раз задержали ливонцев, смешали строгое построение клина и ослабили силу его натиска на неопытное и плохо вооружённое ополчение.
Мужики Буслая встретили рыцарей столь бесстрашно и дружно, что те поначалу даже несколько растерялись: противник сражался неизвестными им способами. Смерды не придерживались единой линии, кидались вдруг, скопом, пятеро на одного, бросали драные полушубки на мечи и тут же хватались за них, стаскивая рыцарей с сёдел. Их тяжёлые топоры и дубины гнули железо доспехов, ливонцы глохли и теряли сознание от грохота ударов по глухим шлемам, мужики гибли десятками, но на месте павших тут же оказывались другие.
— Бей их, мужики!.. — неистово орал Буслай, размахивая припасённым колуном на длинной ручке, при удачном ударе которого шатались и падали рыцарские кони.
Ливонцам самое время было раздаться и выпустить из глубины клина пехоту, чтобы та стрелами расчистила им путь. Но все их попытки развернуться упорно сдерживали отошедшие на обе стороны «свиной» головы дружинники Невского, обретшие новое дыхание и новую ярость. Клин затоптался, сзади его поджимали накатывающиеся ряды рыцарей из глубины, которым уже невозможно было остановиться. В пылу схватки Буслай уже позабыл о приказе Невского чуть отступить и пропустить рыцарей к береговому обрыву, но ливонцы обречены были сами исполнять тактический замысел своего противника: им необходимо было во что бы то ни стало вырваться из свалки, а прорываться оказалось возможным только вперёд. Воинами они были опытными, а потому утроили свои усилия, понимая, что в этой сумятице все преимущества перешли на сторону оборонявшихся.
Острие клина затупилось, уткнувшись в дружное и отчаянное сопротивление, разгон «железной свиньи» захлебнулся в тесной и вязкой обороне, и рыцарям пришлось скорее проламываться на простор, чем с ходу пробиваться к нему. Но они проломились, частью изрубив, частью потоптав упрямых мужиков. Проломились, успели дисциплинированно перестроиться, набрать новый разгон и… и на этом разгоне упёрлись заново созданным остриём в непреодолимый береговой обрыв урочища Узмень. Кони их завязли в наметённом под крутым берегом снегу, клин стал плющиться, расползаться, а сзади накатывали все новые и новые волны рыцарей и кнехтов.
— Упёрлись!.. — в восторге заорал Савка с вершины Вороньего камня. — Рылом в обрыв упёрлись!..
— Наш черёд, брат, — облегчённо вздохнул Александр, перекрестившись и надевая боевой шлем. — За Русь!..
5
Закалённая в боях, хорошо отдохнувшая дружина великого князя Ярослава на ходкой рыси ударила с тыла в ливонский клин. И хотя не успевших принять участие в сражении рыцарей в нем было несравненно больше, чем в голове «свиньи», им пришлось останавливаться и разворачиваться для боя. Это требовало времени, но как раз времени Невский им и не дал. Кони отцовских дружинников были перекованы, лучше держались на льду, а значит, хорошо слушались повода и не боялись скачки. Да и сами дружинники были куда подвижнее и легче закованных в глухие латы, грозных, как башни, но и неуклюжих, как башни, рыцарей. Они привыкли сражаться в монолитном строю, но всадники князя Александра не дали им возможности выстроиться. Битва сразу распалась на отдельные схватки, в которых малоподвижные и плохо видящие сквозь узкие прорези шлемов ливонцы были обречены.
А ударного мощного клина более не существовало. Упёршись в крутой обрыв, он разбился, сплющился, распался на две плохо организованные группы, которых цепко держали новгородские дружинники. Уцелевшие ополченцы во главе с Буслаем тут же навалились на них снова, в ход пошли багры, крючья,
