Москве, а затем и в Кишинёве.
– Я требую, чтобы меня предали суду! – громко сказал Скобелев. – Я готов предстать перед любыми судьями, лишь бы положить конец порочащим меня гнусным сплетням. Намекнуть об исчезновении казны кокандского хана в то время, когда я штурмом беру этот самый Коканд – да за это убить вас мало, господа корреспонденты! Ну, убью, допустим, а что толку-то? Слух назад не отзовёшь, слух пополз, затрепыхался, взлетел даже! Уж из дома в дом перепархивает, из гостиной в гостиную: «Слыхали, генерал-то Скобелев- второй кокандскую казну… того, знаете, этого…» Ну и что прикажете делать? Что? Как им глотки заткнуть да языки болтливые окоротить? Единственно, что остаётся, – искать защиты у Государя. Единственно!..
– И что же Государь? – лениво поинтересовался князь. – Пожалел вас, пособолезновал? Или понял вашу оскорблённую душу и тотчас распорядился с судом?
– Как бы не так, – шумно вздохнул Скобелев. – Государь сказал, что генералов своей свиты он под суд не отдаёт, рекомендовал отдохнуть на водах и… И вот я не у дел. Генерал без войск, правитель без территории. А за спиной шушукаются, на улицах не узнают, а скоро и в гостиных руки подавать не станут.
– И все же вы не ответили, генерал без войск и правитель без территории: боитесь вы гнева монаршего и лишь бравируете или и впрямь не боитесь?
– Не боюсь, – улыбнулся Скобелев. – И вовсе не из безрассудства, а по точному расчёту, князь. Удивлены, поди: расчёт – и Скобелев. Однако расчетец имеется, поскольку в моем послужном списке значится Гродненский гусарский полк – служил там корнетом в шестьдесят четвёртом. Государь же был шефом этого полка с семилетнего возраста, а однополчан, как известно, прощают. – Он шумно завздыхал, потеребил обеими руками любовно расчёсанные бакенбарды. – Да, жаль, жаль все же, что в Сербии замирились[33]: ударил бы я османам под дых куда, как вовремя бы то было!
– По пулям соскучились?
– Напрасно иронизируете, пули имеют и свою благодатную сторону. Когда они свистят, в вас сами собой просыпаются желания: лечь, убежать, пригнуться. А вы их подавляете и в миг тот – живёте. Полной жизнью живёте, князь!
– Ну, что касается пуль, так они скоро засвистят, Михаил Дмитриевич.
– Где засвистят, здесь? – Михаил Дмитриевич невесело усмехнулся, покрутив головой. – Это всего лишь шумная демонстрация, Серж, уверяю вас. Мы боимся воевать, мы все больше на политику надеемся. Побряцаем оружием, погорланим песни, постреляем на полигонах, а там, глядишь, и выторгуем себе что- нибудь. И – полки назад, по зимним квартирам.
– Не похоже что-то на демонстрацию, – сказал князь. – Россия воевать захотела, генерал, сама Россия, здесь уж никакой политикой не отделаешься. Так что терпите. Враг тут поинтереснее, чем в Туркестане, а время от времени нужно менять не только друзей, но и врагов. Вам – особенно.
– Не врагов я менять стремлюсь, а закоснелые планы наши, – вздохнул Скобелев. – Признаться вам со всей полной откровенностью? Не утерпел, каюсь, опять не удержался, и светлейшему князю главнокомандующему идейку одну все же подкинул. У вас нет карты? Ну, нет, так и черт с ней. В Румынию ведёт от нас железная дорога. Возле самого Дуная дорога эта пересекает реку Серет через Барбошский мост, который турки непременно взорвут, как только мы войну им объявим. Значит, абсолютно необходим дерзкий поиск. До объявления войны кавалерийский рейд для захвата Барбошского моста. Просто? Гениально просто: турки и опомниться не успеют, как мы…
Без стука распахнулась дверь, и вошёл коренастый мужчина с седоватой бородкой, в странном меховом пиджачке нерусского покроя, с медной бляхой корреспондента на левом рукаве. Снял мягкую шляпу, обнажив изрядную плешь, сказал по-английски:
– Видимо, мне суждено первым узнавать все главные новости. Так вот, император одиннадцатого прибывает в Кишинёв. А двадцать девятый казачий полк уже двинут к границе, за ним следуют селенгинцы. Передовой отряд поведёт личный адъютант главнокомандующего полковник Струков.
– Вот и война, господа[34], – князь перекрестился. – Откуда это все известно вам, Макгахан?
– Тайна корреспондента, – улыбнулся американец.
– И здесь меня обошли! – Скобелев с маху ударил кулаком по столу. – Ах, крысы штабные, боитесь скобелевской славы? Ну, ещё поглядим! Прощайте, господа!
– Куда же вы, генерал?
– К черту, к дьяволу, к Его Высочеству главнокомандующему, только бы на войну не опоздать!..
– Без высочайшего разрешения? – удивлённо поднял брови Насекин.
Но дверь за Скобелевым уже захлопнулась.
4
Дежурный адъютант ввёл Скобелева в кабинет главнокомандующего и тут же беззвучно вышел. Скобелев громко и ясно – все Романовы любили эту громкую ясность – доложил, но Николай Николаевич, мельком глянув на него и даже не кивнув при этом, оборотился к кому-то невидимому:
– Государь не простит нам напрасных жертв.
Из угла плавно выдвинулась фигура начальника штаба генерала от инфантерии Артура Адамовича Непокойчицкого[35]. Скобелев только сейчас разглядел его и молча поклонился.
– Напрасных жертв не бывает, коли все идёт по плану, Ваше Высочество.
Речь Непокойчицкого была гибкой, сугубо доверительной и проникновенной. Он никогда не повышал голоса, никогда не спорил и никогда не настаивал; он всегда словно только подсказывал, напоминая известное, забытое лишь на мгновение.
– Да, планы, планы, ты прав. Соблюдение планов и дисциплина – святая святых армии. Святая святых! – Бесцветные глаза главнокомандующего остановились на стоявшем у дверей Скобелеве. – Где ты был, Скобелев?
– Обедал, Ваше Высочество.
– С вином и с бабами? Знаю я твои солдатские замашки.
– С вином, но без баб, – резко сказал Скобелев.
Непокойчицкий остро глянул на него, из-за спины Николая Николаевича неодобрительно покачав головой. Осторожно взял со стола какую-то папку:
– С вашего позволения я хотел бы подумать над вашими предложениями, Ваше Высочество.
Это было сказано вовремя: великий князь уже выпрямился, начал багроветь и надуваться, готовясь разразиться гневом. Слова начальника штаба, сказанные спокойным, умиротворяющим тоном, переключили медлительный и тяжёлый, как товарный состав, ум главнокомандующего на другие рельсы.
– Да, да, предложения, предложения, – озабоченно сказал он. – Ступай. Мы все будем думать. Все.
Непокойчицкий вышел. Николай Николаевич строго посмотрел на дерзкого генерала, милостиво кивнул:
– Проходи и садись.
Скобелев прошёл в кабинет и сел, нимало не заботясь о том, что сам великий князь остался стоять и что широкие белесые брови его строго поползли навстречу друг другу при виде столь быстрого исполнения его же приказания. Однако на сей раз ему хватило здравого смысла не раздражаться.
– Государь недоволен тобой, Скобелев, – сказал он, огорчённо вздохнув. – Да, да, не спорь! Никогда не спорь со мной. Ты нестерпимо упрям, своенравен и способен вывести из себя даже моего брата. Кто разрешил тебе покинуть Кишинёв?
– Я полагал, что для этого достаточно согласия моей совести, Ваше Высочество.
– Ты генерал свиты Его Императорского Величества! Не забывайся, Скобелев.
– Именно это я и хотел бы напомнить Вашему Высочеству, – вспыхнув, сказал Михаил Дмитриевич.
Он хотел добавить что-то ещё, но усилием воли сдержал себя, упрямо продолжая сидеть. Николай Николаевич озадаченно посмотрел на него и нахмурился.
