Пароход приближается к пристани. На берегу — ни души. Пристань пуста.
Радиорепродуктор разносит звуки духового оркестра. Ваня и его спутники молча глядят друг на друга.
— Наверно, телеграммы не получили, — пожимая плечами, смущённо бормочет Ваня. Он протягивает руку девушке, потом прощается с парнем и, взяв свой коричневый чемоданчик, спускается по трапу.
Бровкин бредёт по дороге. Лицо его встревоженно: «Что случилось? Почему никто его не встретил? Неужели, действительно, не получили телеграммы?»
Иван поднимается в гору.
Вот на вечернем небе вырисовываются первые дома деревни, освещённые электричеством. Никого… ни одного человека — никто не идёт ему навстречу из деревни, никто не догоняет его с пристани.
Но вот в придорожной берёзовой роще хрустнула ветка. Ваня быстро обернулся и увидел Любашу. Да, это она!
Любаша, строгая и непонятная, стоит у берёзы.
— Любаша! — вскрикивает Ваня. Бросив чемодан на землю, протягивает к ней руки.
Строгое выражение лица Любаши его настораживает.
— Любаша! — повторяет он. — Здравствуй, родная.
— Здравствуй, — холодно отвечает девушка и отводит его руки, протянутые для объятия. — Говорят, ты уезжаешь?
— Куда? — удивился Иван, забыв в эту минуту о том, что он действительно скоро уезжает.
— На целину, — напоминает ему Любаша и с иронией добавляет: — Как будто не знаешь куда?
— Да, но ты же поедешь со мной!
— Почему ты решил, что я с тобой поеду?
— Как — почему?.. Ты же… моя… ты же моя невеста… Мы ведь скоро поженимся…
Любаша не может больше сдержать себя и прижимается к груди любимого. Её глаза наполняются слезами, и она решительно произносит:
— Ты не поедешь!
В эту минуту она чем-то напоминает своего отца, Коротеева, в минуты гнева.
— Я не могу не поехать, Любаша. Я должен ехать… Я дал комсомольское слово… Поеду… И ты со мной.
— Ах так? Значит, ты меня не любишь. Ты всегда мне врал, — сдавленным голосом, чуть не плача, шепчет Любаша.
И, чтобы вконец не разрыдаться, бросается бежать в сторону деревни. Ваня погнался за ней. Но Любаша вырвалась вперёд и оказалась на главной улице…
Навстречу ей идут знакомые женщины, и Ване приходится скрыться в переулке.
На улице — весёлый смех. У калиток — влюблённые пары. Парень и девушка, обнявшись, целуются в темноте. Слышны звуки гармони. А за ней и песня. Песня Вани, но поёт её чей-то басистый голос:
Конечно, Евдокия Макаровна готовилась торжественно встретить сына. Ждала, надеялась, что сегодня к ним придут близкие и будут поздравлять Ваню с возвращением. А он, даже не спросясь у матери, решил покинуть родной дом.
— Нехорошо, обидно, сынок, — сердито шепчет она и убирает со стола приготовленную закуску.
Но вот в сенях послышались шаги. Евдокия Макаровна быстро снимает со стола блюдо с жареным гусем, с лихорадочной поспешностью ставит его в шкаф и уходит в другую комнату.
Открывается дверь, и в дом входит Ваня. Оглядывается.
Постояв несколько секунд, он громко зовёт:
— Мама!
Молчание.
Иван снова кричит:
— Маманя!
— Ну что? — послышался равнодушный голос Евдокии Макаровны, и она выходит на порог с таким видом, будто ничего особенного не случилось, будто её Ваня не отсутствовал почти три года, а она видела сына всего лишь полчаса назад. Для большей убедительности она начинает неторопливо подметать пол.
Удивлению Вани нет границ. Даже не поставив на пол чемодан, он смущённо спрашивает:
— Ты что, мама… Не узнаешь меня?
— А ты меня узнаешь? — выдерживая суровый тон, отвечает мать, продолжая подметать пол.
— Маманя, родная…
Ваня швыряет на пол чемодан и подбегает к матери.
— Кто это — родная? — ледяным тоном спрашивает Евдокия Макаровна.
Ваня, обняв мать, глядит ей в глаза:
— Что случилось?.. Что случилось, маманя? Объясни.
— Разве для этого я тебя растила? — не выдержав, залилась слезами Евдокия Макаровна. — Зачем, сынок?.. Зачем ты покидаешь меня? Зачем обманываешь девушку?
— Какую девушку?
— Любашу. Кого же ещё?!
— Чем я её обманул? — чуть не задыхаясь от волнения, спрашивает Ваня.
— Как — чем? Почему нас покидаешь?.. А мы так тебя ждали, хотели свадьбу сыграть… Зачем тебе эти проклятые Оренбургские степи? Эх, сынок…
В доме Коротеевых за столом сидят Тимофей Кондратьевич, Елизавета Никитична и Любаша.
Елизавета Никитична, тяжело вздыхая, вытирает стаканы.
— Кто мог этого ожидать?
— Я, например, ожидал. Я знал, что он прохвост и никакого толку из него не выйдет! — сердито говорит Коротеев, поглядывая на дочку. — Знал, что все его письма — обман, любви у него и в помине нет. Это ты все говорила (передразнивает жену) — «хорошенький», «миленький», «солдатик наш». Вот тебе и «наш»! Наплевал на всё, и айда! Наверно, влюбился, чёрт, вот и потянулся за чьим-нибудь подолом в оренбургские степи.
— Не может этого быть… — с отчаянием шепчет Любаша и, уронив голову на руки, громко плачет.
