— Забери ты, брат, своего голубя. Здесь, видать, дело миром не кончится. Солдат приехал.
Удрученный Самохвалов забирает косынку.
Смеются колхозники.
Елизавета Никитична подходит к Самохвалову и молча передаёт ему корзинку, наполненную флаконами духов, одеколона и разными «сюрпризными» коробками, подаренными ей Самохваловым.
Все расходятся по домам.
Перед поваленным забором остается только Самохвалов; в одной руке у него косынка, в другой — корзинка.
Самохвалов с корзинкой в руках, наполненной флаконами духов и одеколона, входит в буфет, где за стойкой сидит Полина.
— Здравствуйте, Полина Кузьминична! — обращается он к буфетчице.
— Здравствуйте Аполлинарий Петрович! — вставая с места, отвечает Полина. Увидев в его руках корзинку, она с улыбкой спрашивает: — Что у вас такое? Торговлей занялись, что ли? Или, может, призы какие-нибудь получили?
— Получил… действительно, призы… — со вздохом отвечает Самохвалов. — Такие призы получил, что на душе кошки скребут. Налейте-ка мне по этому поводу, пожалуйста, что-нибудь выпить.
— Лимонаду или боржому? — кокетливо предлагает Полина.
— Водки, Полина Кузьминична! — сдавленным голосом просит Самохвалов. — Водки, пожалуйста! Ох, и напьюсь я сегодня…
— Вы же непьющий? — недоумевает Полина.
— Каждому, наверное, когда-нибудь придётся пить, — начинает философствовать Самохвалов. — Такова жизнь. Сегодня человек на вершине воли, Полина Кузьминична, а завтра — на дне… Налейте, пожалуйста, пятьдесят граммов.
Самохвалов осушает рюмку. С непривычки у него занялся дух, выкатились глаза и, если бы не Полина, которая с удивительной ловкостью всунула ему в рот кусок колбасы, Самохвалов, наверное, задохнулся бы.
Он долго стоит, прикрыв рот ладонью, и, когда наконец отводит руку и поднимает голову, лицо его становится неузнаваемым.
— Понимаю… понимаю, почему человек пьёт, — хриплым голосом говорит Самохвалов. — От недовольства действительностью! Вот отчего пьёт человек!
— Может, вам воды? — сочувственно спрашивает Полина.
— Зачем вода? Дайте лучше водки! Ещё пятьдесят граммов.
— От такой большой дозы вы умрёте, Аполлинарий Петрович! — иронизирует Полина.
— А зачем человеку жизнь, если он недоволен действительностью, дей-стви-тель-ностью… — раздельно, но уже заплетающимся языком, повторяет Самохвалов. — Налейте, пожалуйста, Полина Кузь- ми-нич-нична…
Полина снова наливает рюмку.
Самохвалов глядит на Полину и вдруг, словно что-то вспомнив, спрашивает:
— Вы голубей любите?
— Голубей? — удивляется Полина. — Люблю.
Самохвалов вытаскивает из кармана косынку с голубями и повязывает её вокруг шеи девушки со словами:
— Жаль мне вас, Полина… Кузь-ми-нич-нична…
— Мне самой себя жаль! — со вздохом отвечает Полина, разглядывая в зеркало косынку.
Самохвалов, не открывая глаз от пышных плеч и румяных щек девушки, вытаскивает из корзинки «сюрпризную» коробку «Фиалка» и, показывая её Полине, спрашивает:
— Значит, вы одинокая? Вроде меня…
Полина, сразу догадавшись, в чём дело, холодно отвечает:
— И совсем я не одинокая! От Захара Силыча каждый день письма получаю. А скоро он и сам приедет.
Самохвалов быстро прячет обратно в корзинку свой подарок и снова залпом выпивает водку. Опять он чуть не задохнулся, но обиженная Полина уже не предлагает ему закуски. Она с гордым видом снимает с шеи косынку и отдаёт её Самохвалову.
Самохвалов с корзинкой в руках выходит из буфета и нетвердыми шагами идёт по освещённой лунным светом деревенской улице. Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:
— Что это с нашим бухгалтером стряслось? — недоумевает девушка с тонкими капризными губами, стоящая вместе с парнем на крыльце дома.
— Душевное потрясение! — многозначительно и мрачно отвечает парень. — На почве несчастной любви… — И он несколько раз ударяется головой о столб, как год тому назад.
Самохвалов, пошатываясь, бредёт по берегу реки.
Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:
Самохвалов садится на берегу и, поставив рядом с собой корзинку с флаконами, задумчиво смотрит на реку.
— Предали вы меня, Тимофей Кондратьевич, предали, — тихо говорит он и затем громким голосом, будто беседуя с Коротеевым, спрашивает: — Для кого же я старался? — При этих словах он вытаскивает из бокового кармана пачку писем Вани. — Для кого, спрашивается, я старался и прятал письма непутёвого? — и тихо, продолжая этот разговор сам с собой, добавляет: — Для себя старался, Аполлинарий Петрович, для себя…
И он начинает поодиночке, одно за другим, бросать в воду письма Вани.
— Говорят, любовь облагораживает человека? — задумчиво произносит Самохвалов. — По-моему, это абстракция. — И вновь запевает: