Всё ещё сердитый Коротеев быстрыми шагами молча идёт по улице. За ним еле поспевают Самохвалов и остальные.
Разбуженные шумом, просыпаются колхозники и, выбегая на улицу, недоумевающе спрашивают:
— Что такое? Почему стреляют?
— Воры!
— Какие воры?
— Обыкновенные.
— Ваня непутёвый к председательским гусям подбирался, — нарочито громко, чтобы все слышали, говорит Самохвалов.
— Эй ты, бухгалтер! — грозно наступает на Самохвалова какой-то парень. — Заткнись, иначе я не поручусь за твоё здоровье!
— Отстань от него! — тянет парня за рукав девушка.
У Бровкиных. Ваня слышит доносящиеся с улицы крики людей. Он нервно шепчет:
— Пропал… Идут…
Мать прислушивается к шуму и, догадавшись, в чём дело, сразу свирепеет.
— Я им покажу!
Она поворачивается, чтобы выбежать на улицу, но Ваня хватает её за руку.
— Не твоё это дело, мама, не вмешивайся.
— Как это не моё дело? — не унимается Евдокия Макаровна. — Чего они за тобой гоняются, как за каким-нибудь преступником? Я им…
— Подожди, мама, — удерживает её Ваня. — Я забор сломал.
— Какой забор? — удивляется Бровкина.
— Председательский, — со вздохом отвечает Ваня.
Евдокия Макаровна молча разводит руками и садится. После небольшой паузы, укоризненно качая головой, произносит:
— Разве мало других заборов? Зачем именно председательский, сынок? — И со вздохом добавляет: — Горе ты моё горюшко…
Ваня смотрит в открытое окно. Мимо идут колхозники. Повернули к крыльцу Бровкиных. Слышен громкий стук в дверь. Ваня ложится на кровать и накрывается одеялом.
У крыльца стоит Коротеев и громко стучит в дверь. За дверью слышен голос Евдокии Макаровны:
— Кто там?
— Это я. Коротеев, открой, Евдокия!
Евдокия Макаровна открывает дверь.
— Что случилось, Тимофей Кондратьевич?
— Где Ваня?
— Дома. Кажется, спит.
Коротеев без приглашения входит в дом. За ним — Самохвалов и несколько колхозников. Остальные ждут на улице. В первой комнате вспыхивает свет. Коротеев видит: на стуле разбросана одежда, на полу мокрые от росы сапоги, на столе лежит гармонь.
— Что случилось? — спрашивает мать.
— Он у председателя забор сломал, — отвечает один из колхозников.
— Будет вам! Он ведь у меня непьющий.
— А зачем гуси гоготали? — иронически замечает Самохвалов.
Коротеев берёт со стула брюки Вани и внимательно их разглядывает. Сзади огромная дыра.
— Аполлинарий Петрович! — обращается он к Самохвалову. — Приложи.
Самохвалов с готовностью прикладывает клок материи к брюкам Вани.
— Полное совпадение! — восклицает он. — Криминал. А вы говорили, что гуси тут, так сказать, ни при чём.
— Новые брюки, только что купила! — сокрушается Евдокия Макаровна.
Коротеев решительно распахивает дверь в комнату Вани.
Ваня, повернувшись лицом к стене, лежит, укрывшись одеялом.
Коротеев, подойдя к кровати, останавливается и громко спрашивает:
— Тебе ничего не снится?
Молчание.
Коротеев садится на стул.
Вошедшие в дом колхозники тоже садятся и смотрят на Ваню.
Вся эта сцена производит такое впечатление, будто друзья собрались у постели больного.
В окна просовываются головы любопытных.
— Ну и артист! Как всё натурально представляет! — шепчет кто-то в тишине.
— Смотрите, даже не шелохнется! — говорит другой уже громче.
— Что там случилось? Почему молчат? — спрашивает кто-то, кому не удаётся пробиться к окну.
— Держись, Ваня! Спи! Не то худо будет! — ободряюще кричит со двора какой-то парень.
Смех на улице.
Свет из первой комнаты освещает стену возле кровати, на которой висит портрет солдата с орденом Славы и множеством медалей на груди. Это фотография отца Вани.
Коротеев хмуро глядит на портрет, потом поворачивается к Бровкиной:
— Жаль мне, Евдокия, что у такого отца такой сын уродился…
Ваня, незаметно скосив глаза на портрет отца, тяжело вздыхает.
— Ничего не поделаешь, Тимофей Кондратьевич, гримасы природы! — ехидно добавляет Самохвалов.
Хохот за окном.
Коротеев поморщился.
— Ну вот что, Иван, — говорит он вставая. — Это моё последнее предупреждение. Иначе поставим вопрос на правлении колхоза и вышвырнем тебя, как сорную траву. Понял? — грозно спрашивает он.
Ваня, слегка открыв глаза, наивно отвечает:
— Понял, Тимофей Кондратьевич.
Громкий хохот собравшихся за окном.
Коротеев быстро выходит из дома Бровкиных, за ним — Самохвалов.
За Самохваловым устремляется встревоженная Евдокия Макаровна.
— Что же это такое получается, Тимофей Кондратьевич? — сердито говорит Самохвалов. — В ваших руках вещественные доказательства. Забор сломан.
— Да он же мальчик, — старается оправдать сына Евдокия Макаровна.
— Хорош мальчик! — нарочито громко кричит Самохвалов. — Эдак он и до амбаров доберётся.
Бровкина, вдруг рассвирепев, набрасывается на Самохвалова:
— А ты кто такой? Кто ты такой, я тебя опрашиваю? Кто дал тебе право так говорить о моём сыне?
— Успокойся, Макаровна, — обращается к ней Коротеев. — Я ведь только хотел узнать, зачем он у меня забор свалил…
— Не затем, чтобы гусей у тебя воровать, Тимофей Кондратьевич, не затем, ты это хорошо знаешь, — уже не без ехидства говорит Бровкина.
— А зачем, я вас спрашиваю? — снова вмешивается Самохвалов.
— А какое твоё дело? — опять набрасывается на него Евдокия Макаровна. — Прощалыга ты этакий! Кто ты такой? Кто тебя звал в мой дом?
Коротеев удерживает разбушевавшуюся Бровкину. Поворачивается к присутствующим:
— Да помогите же вы!
