собственных судах охотиться на морского зверя за сотни километров. Туда, где были принадлежавшие им охотничьи угодья.
Естественно, богатые «рабы» — а ведь мы продолжаем считать ими крестьян, правда? — обычно пользовались наемным трудом. Рабы-капиталисты.
Кроме собственно крестьян-тяглецов в черносошных общинах жили еще так называемые «бобыли». Только не путайте: это отнюдь не непутевые холостяки, а ремесленники или наемные работники, то есть не тяглое сельское население. Частные индивидуальные предприниматели. Имелись и «пашенные бобыли», владельцы участков земли.
Этот крестьянский капитализм зашел так далеко, что возникли своего рода «общества на паях», союзы «складников», или совладельцев, в которых каждый имел свою долю и мог распоряжаться ею как угодно — продавать, сдавать в аренду, покупать доли других совладельцев, а мог и требовать выделения своей собственной из общего владения. Получались такие закрытые акционерные общества, ЗАО. Другие аналогии как-то на ум не приходят. Да и зачем что-то придумывать, если все очевидно?
Александр Исаевич Солженицын восхищался швейцарской «демократией, прямо вытекающей из традиций общины», считая ее самой совершенной и, так сказать, самой «народной». В представлении современного россиянина община и демократия есть две вещи никак не совместные.
Но абсолютно прав Александр Исаевич — вся европейская демократия вырастала из вот таких общинных форм самоуправления. Сначала были территориальные общины, умевшие выбрать для самих себя и из собственной среды «добрых и излюбленных» управителей, а потом уже и в масштабах государства появилась «палата общин» (так ведь и называется, как назло!).
Констатирую факт: в Московии XVII века все более укрепляется именно такая «низовая» демократия; общины все активнее принимают на себя функции низовых органов управления.
Напомню, что все эти процессы идут не в городах, в среде высоколобых интеллектуалов и богатых людей, а как раз в основной массе тогдашних московитов, в крестьянстве.
И этих крестьян очень много — более 50 тысяч дворов, то есть артелей, патриархальных предприятий. Всего никак не меньше полутора миллионов человек. И они умеют охранять свои права, в том числе и силой оружия.
На Севере, правда, черносошных несравненно больше. Есть даже такое понятие, как «черносошные волости» — то есть обширные области, где владельческих крестьян вообще нет, все исключительно вольные.
В центре страны черносошные и владельческие крестьяне живут чересполосно. Но, во-первых, вольные «государевы хрестьяне» там тоже есть. А во-вторых, положение владельческих крестьян не так уж сильно отличается от положения черносошных. И непонятно, в какую сторону. Государственные подати владельческих крестьян значительно меньше, чем у черносошных, но суммарно они все-таки платят больше.
То есть в этом незначительном отличии в области персональных финансов и заключается разница между вольными и «рабами».
Владельческие крестьяне были кем угодно, но не рабами, и их «крепость земле» вовсе не означала одновременной «крепости владельцу».
Да, помещики и хозяева вотчин де-факто постоянно нарушали их права — продавали без земли, меняли на холопов, разбивали семьи. Историки справедливо отмечают, что таких случаев становилось все больше к концу XVII столетия. Но помещик, разлучавший супругов, чтобы повернее добраться до понравившейся ему молодки, и вотчинник, менявший крестьянина на холопа, очень хорошо знали, что они теперь — преступники. И что если они не поберегутся, их действия будут иметь для них же самих весьма плачевные последствия.
Зверюга Салтычиха была, кстати, приговорена к смертной казни.
Салтыкова Дарья Николаевна, правда, окончила жизнь не на плахе, а в тюрьме — смертная казнь вполне в духе сегодняшних гуманных времен была заменена пожизненным заключением. В тюрьме она провела 33 года. Умудрилась даже нажить ребенка от тюремщика.
Правительство за такие антикрестьянские преступления и ссылало, и секло кнутом, и уж во всяком случае, отнимало земли. А с их исчезновением у помещика пропадали и средства к существованию, и общественное положение. Закон владельческого — крепостного крестьянина в определенной степени ЗАЩИЩАЛ.
Но по большей части защищать никого и не приходилось.
Наши представления о крепостном праве весьма далеки от действительности.
Уже сейчас некоторыми исследователями высказывается мнение, что крепостное хозяйство было скорее крестьянско-помещичьим кондоминиумом, что крестьяне и помещики, встречаясь в одной церкви, не могли всерьез быть нетерпимыми антагонистами, по крайней мере такими, какими их представляла марксистская историческая наука.
Каждый делает свое дело, у каждого своя ответственность и свои обязанности перед страной. И все это понимают.
Логика первоначально была такая: крестьяне у помещика — как бы «временно» не во владении, а в управлении, чтобы опять же государю было легче армию содержать. И землю («двор») государь своему служилому человеку тоже «временно» дает, пока тот служит. Если сыновья пошли служить, оставит «поместье» за ним и дале.
Нет сыновей, так выделит вдове с дочерьми десятую долю мужева имения на прокорм, остальную землю вместе с крестьянами отберет в казну. Притом испокон веков было так: чем больше у дворянина земли, тем больше он и вооруженных ратников должен на войну отправить. Больше доходов — больше расходов.
Справедливость.
И сам помещик непременно должен воевать, а в мирное время — служить. И сыновья также. Особо строго при Петре стало: коли донесут, что уклоняется дворянин от государевой службы али сына скрывает, не хочет отроком на учебу в столицу отправлять, — все, конец ему.
«Уклониста» — в кандалы, имущество — пополам: в казну и доносчику.
Получалось, что жизнь у дворян сытая, да опасная. А свободы — не сильно больше, чем у крестьянина на земле.
Потому, когда 18 февраля 1762 года был объявлен Манифест о вольности дворянства, крестьяне этого не поняли. Точнее, сочли странным то, что теперь дворяне превращаются в узаконенных бездельников, не обязанных служить. Им, значицца, воля вышла, а нам что? Впрочем, обида пришла позже, а поначалу были ожидания — вполне логичные.
Хотя, конечно, не у всех хватило передаваемого из поколения в поколение терпения. Через десять с небольшим лет огромные территории — Оренбуржье, Урал, Западную Сибирь, Среднее и Нижнее Поволжье — охватило восстание Пугачева.
Крестьяне не простили нарушения неписаного общественного договора. Такие странные «рабы». Из такой странной страны.
«Народ безмолвствует…»
