пудов овса, что обеспечивало шестимесячную потребность 250-тысячной армии. Было ясно, что запасы эти недостаточны, поскольку армию надо будет создавать гораздо бо?льшую по численности, да и война, судя по всему, должна стать более продолжительной.
Там же, в треугольнике Березина — Двина — Днепр, были размещены и артиллерийские парки.[25] В главных арсеналах страны имелось 175928 ружей пехотных, кирасирских, драгунских и карабинов гусарских, чего для обеспечения многочисленной армии было недостаточно. При этом огнестрельное оружие было весьма разномастным, представленное 28 различными калибрами. Обеспечить действующую армию таким разнообразием боеприпасов было трудно.
Наконец, несмотря на дополнительные рекрутские наборы, создать армию, равную по численности французской, не удалось.
Если к сказанному добавить, что в приграничных военных инспекциях следовало незамедлительно произвести ряд важных перемещений командного состава и столь же незамедлительно решить вопрос о главнокомандующем на театре войны, то станет понятно, почему в западных армиях приезда императора ожидали с нетерпением бoльшим, нежели приход православной Пасхи.
Как бы там ни было, а военный министр, совершая «турне» в западные военные инспекции, ближе познакомился с вверенными ему войсками, проинспектировал гарнизон Риги (побывав здесь же у двоюродного брата Августа Барклая де Толли) и 11 апреля прибыл в Вильно.
Вернемся, однако, снова в столицу государства российского, в коей скорый отъезд военного министра и государя вызвал немалый переполох в иностранных ведомствах и особливо в посольстве Франции.
Прибывшего на аудиенцию французского посла Ж. Лористона российский министр иностранных дел граф Николай Петрович Румянцев[26] усердно убеждал в том, что «убытие сих важных персон вызвано необходимостью присутствия оных на больших маневрах войск». Более того, присутствие императора имеет цель предотвратить какое-либо движение войск, которое могло бы вызвать разрыв отношений и вооруженный конфликт.
Он же выказывал большую озабоченность России в связи с сосредоточением значительного количества французских войск на ее границе, «дабы не произошло какого-либо столкновения, могущего явиться поводом к войне». Лористон, проглотив сие замечание, постарался обратить внимание на другое. Делая красивую мину при плохой игре, он упрекал графа в том, что, несмотря на предыдущую договоренность и настойчивые приглашения, никто из столичных офицеров не хочет посещать балы и приемы во французском посольстве. Более того, петербургская знать прекратила посещение тех домов, в кои был вхож французский посланник.
Предвосхищая дальнейшие слова Лористона, хозяин приема высказал ему искреннее сожаление по поводу хулиганского поведения петербургской публики, усердно забрасывающей камнями французское посольство, особенно же ту часть здания, через окна которой хорошо виден был бюст Наполеона. Что делать! Такой уж русский характер! Поражение в двух наполеоновских войнах и унизительный Тильзитский мир бередили души русских патриотов.
Однако вернемся к настойчивым и лицемерным просьбам Лористона, «страстно жаждущего» видеть русских офицеров на приемах во французском посольстве. Желание его к общению с офицерами столичного гарнизона объяснялось другим.
Дело в том, что Наполеон был взбешен успехами русской военной разведки, учрежденной Барклаем де Толли при генеральном штабе русской армии.
Резидент ее в Париже, красавец полковник Александр Чернышев, завсегдатай парижских балов и салонов, один из фаворитов высшего света (бывал гостем в доме Наполеона), подкупил капитана Мишеля (ведавшего секретным делопроизводством генерального штаба), который оперативно снимал копии со всех документов по подготовке французской армии к войне против России и столь же оперативно передавал их Чернышеву.
В результате в руках Барклая де Толли оказался мобилизационный план Франции и ее союзников по антирусской коалиции, «секретнейший и наиважнейший документ, в котором хранилось военное счастье Франции».
Напав на след русской военной разведки, тайная полиция Франции любыми способами пыталась выведать степень рассекреченности военных планов.
Если к сказанному добавить, что у предшественника Лористона (французского посла в Петербурге А. Нарбонна) была выкрадена шкатулка, тоже с секретными планами подготовки Наполеона к войне, то гнев Наполеона и назойливые приглашения Лористона понять было нетрудно. Когда как не во время пьяного застолья развязываются языки у захмелевших!
И снова вернемся на поле предстоящей брани.
Конечно, скрыть приезд русского царя в Вильно оказалось невозможно, так же как и приезд французского императора в Ковно. Впрочем, Наполеон особого секрета из своего «путешествия» и не делал. Города вассальной Европы встречали появление его фейерверками, балами да приемами. В тот момент его более всего занимала мысль, удастся ли завершить сосредоточение 600-тысячной группировки войск на границе с Россией. Не предпримет ли Россия упредительных мер? Не начнет ли громить подходящие войска по частям? Конечно, рассудительный и осторожный Барклай вряд ли пойдет на такое. Но! Там же находился и стремительный Багратион, имевший большое влияние на монарха.[27]
Дабы избежать столь неудачного оборота, Наполеон посылает к русскому царю своего дипломата (того же А. Нарбонна), который уверениями о мире и дружбе должен был притупить бдительность русского царя. Ему же вменялось, если возможно, разведать состояние русской армии.
Предвидя все это, Барклай окружил прибывшего Нарбонна своими агентами, кои в период встречи его с царем снова вскрыли шкатулку Нарбонна и ознакомились с инструкцией Наполеона, в которой говорилось:
? узнать число войск; кто командует ими и каковы они; каков дух в войсках и каково расположение жителей; нет ли кого из женщин, особенно в окружении царя;
? знать расположение духа самого монарха;
? свести знакомства с его окружением.
Вместе с тем по приезде императора в Вильно начались сплетни, интриги, навязывание сумасбродных планов предстоящей войны.
«Главнокомандующий Барклай де Толли, — писал в этой связи виленский губернатор Леванский, — человек честный, благородный и холодный, часто приходил от того в отчаяние… проекты за проектами, планы и распоряжения, противоречивые друг другу, сыпались как из рога изобилия. Все это, сопряженное с завистью и клеветой, нарушало спокойствие главнокомандующего, отзывалось на его подчиненных». И далее: «Но Барклай непоколебимо продолжал свои распоряжения с той же настойчивостью. Дивиться надобно твердости характера сего полководца».
Было и другое. С приездом императора и увеличением в Вильно наиболее привилегированного сословия гвардейских офицеров участились пьянки и кутежи. Шел сбор «пожертвований» на строительство специального зала на банкет в честь монарха. Стоимость билета на сие благотворительное увеселение доходила аж до 100 рублей! Вильно впал в такую беспечность, словно неприятель был за несколько тысяч верст.
Надо отдать должное французской разведке. Крыша банкетного зала, построенного архитектором немцем Шульцем, должна была рухнуть во время банкета на офицерские и генеральские головы, не исключая и головы самодержца. Однако русскому офицерству на сей раз повезло. Видно, немец-архитектор переусердствовал. Крыша рухнула сразу же после его побега. Все были рады такому обороту, но сходились в том, что это плохое предзнаменование.
Конечно же, не обошлось без парадов и традиционных смотров войск, на двух из коих (несмотря на сопротивление Барклая и русского генералитета) присутствовал посланник Наполеона небезызвестный Нарбонн.
«Меня удивляло, — писал по сему поводу государственный секретарь А. Шишков, — что присланному от Наполеона генералу показывают ученья наших войск. На что это? Затем ли, чтобы сделать ему честь?»
Выказывая любовь к солдафонщине, император и пасхальное богослужение превратил в вахт-
